— Хорошо, что вышло солнышко! — воскликнула Жермен, улыбаясь. — Жан, сходи-ка в кладовую за новой бутылкой!

Сегодня Шабены принимали у себя родственников. Импровизированный стол из досок, уложенных на две крестовины, накрыли под липой, во дворе.

Крошка Фостин ловила бабочек в траве, а ее кузина, которая была двумя годами старше, играла с куклой.

Прежде чем уйти, Жан растроганно взглянул на округлившийся живот жены под желтым льняным платьем. Он надеялся, что теперь у них родится сын. И, если так, он обязательно назовет его Люсьеном — в честь брата.

— Зять! — окликнул его Норбер. — Бери сразу две бутылки! Жара, в горле пересохло!

Главенствовал за столом старый Морисе, дед Жермен по материнской линии. Он понемногу терял связь с реальностью, часто путая внучку со своей покойной женой. Родичи Норбера, Шабены из Байё, как он их называл, сидели рядком на другой лавке, все — в воскресной праздничной одежде. Одиль, старшая сестра фермера, как раз нарезала большую булку испеченного накануне хлеба. Собрались впервые за долгое время, по особому случаю: предстоял дележ имущества. Споры, перешептывания, качание головой — все это происходило под дегустацию паштета из зайчатины и сидра, который пили мелкими глотками, чтобы лучше оценить вкус.

Базиль держался поодаль. Сидя в полотняном складном кресле, в сдвинутой набекрень шляпе-канотье, он делал вид, что увлечен чтением местной газеты. И, конечно, ловил каждое слово из красочных тирад, которыми обменивались трапезничающие в паре шагов от него. Фостин часто подбегала, улыбаясь и щебеча что-то на своем детском, невнятном еще языке.

— А вот врать друг другу — последнее дело! — громко сказал Норбер матери, чье узкое, все в глубоких морщинах лицо было полускрыто оборками чепца.

Старуха закивала:

— Мы, Шабены, всегда говорим прямо! Не надо нотариуса! Наше слово — кремень!

Старый Морисе, тугой на ухо, стукнул по стакану ножом.

— Норбер, что она шепчет? — громко спросил он.

За столом засмеялись. Жермен повторила слова прабабки погромче. Поднесла руку к животу, тихонько его погладила — дитя шевельнулось. Жан как раз закрывал дверь кладовой, где рядами выстроились деревянные ящики с бутылками сидра прошлогоднего урожая. У противоположной стены в бочках — мутноватый сок этого года, оставленный для брожения. А в самом дальнем углу высился свежевымытый пресс. Запах в кладовой стоял крепкий, пьянящий

— стойкий аромат яблок, отдавших свой кисловатый сок, с добавлением легкой нотки спирта.

Жан задержался на мгновение, любуясь красочной, веселой компанией за столом. За спиной у Базиля мелькали синее платье и светло-русые кудряшки дочки. Фостин он любил больше всего в жизни. Она уже начала называть его «папа» своим тоненьким, нежным, как весенний ветер, голоском.