Клер так побледнела, что Раймонда бросилась к ней. Обняла за плечи, подвела к креслу.

— Что за невежа этот ваш Жан! — воскликнула она, и не подумав понизить голос.

Но и Жану эта встреча далась тяжело. Снова увидеть лицо бывшей невесты — своей любимой — в малейших деталях, ото лба до подбородка, ее красивые черные глаза, соблазнительной формы рот, родинку на правой щеке, смуглую кожу… На суде она была слишком далеко, окруженная толпой. А теперь — рядом, можно прикоснуться, вдохнуть ее запах!

«Она не такая уж красивая, — подумал он, входя в комнату Базиля. — И худая. И одета странно».

Клер, из опасения выглядеть кокеткой, надела блузку с высоким воротником, широкую, скрывающую ее формы. Набросила на плечи большую шерстяную коричневую шаль. Разве мог он знать о ее опасениях, из-за которых и лицо ее осунулось, и побелели губы?

При виде Жана Базиль просиял. Старик сидел на постели с горой подушек под спиной. Выглядел он неважно. Удлиненное, худое лицо его, казалось, стало еще уже, белые волосы поредели, а на макушке появилась лысина.

— Мой мальчик! Как же я рад тебя видеть! Ты теперь свободный человек!

У Жана перехватило дыхание. Он присел в изножье кровати, Фостин усадил на колени. Базиль протянул ему руку, Жан взял ее, пожал.

— Знал бы ты, как я тебя ждал! Надо же, и одет щегольски, настоящий городской господин. Нам в тот день и попрощаться не дали, помнишь? Мерзавец Дюбрёй приехал тебя забирать, у меня зашлось сердце…

— Не надо, — шепнул Жан. — Не хочу об этом вспоминать.

— Так проблему не решить, сынок. Рану не накрывают чистым бинтом, когда внутри зараза делает свое черное дело. Начинается абсцесс, гной идет по всему телу. Ты должен это услышать, Жан: Жермен умерла, держа меня за руку, вот как ты сейчас! Я все ей рассказал — про твое детство, Люсьена, колонию. Она, бедная, тебя простила. Все повторяла: «Почему же он мне не рассказал? Я бы только сильнее его любила, если б знала…»

— Она очень мучилась?

— Нет, доктор, добрый человек, напоил ее опийной настойкой. Так что боли она не чувствовала. А потом сама поняла, что умирает. Сказала, что Господь дал ей такое огромное счастье — тебя и дочку, и что она будет оберегать вас с небес. Ба, ты меня знаешь, я в Бога не верю и в церковь не хожу, но, когда я смотрел на нее, и меня пробрало! Она так верила в доброту Господню…

Жан беззвучно плакал. Фостин сидела, закрыв глаза и прижавшись к его груди, безразличная ко всему, что ее окружало. В первые дни на мельнице она часто просилась к маме и папе, а теперь одна из двух основ ее детского существования вернулась, и ее маленькое сердечко ликовало.