— Я неравнодушен к рыбе, как ты, наверное, знаешь. Это же прямо про Скандинавию, там столько воды вокруг.

Он направил свой бокал к столу. Прочистив горло, он тихо сказал:

— Мне об этом прекрасно известно.

Это он явно не о моих гастрономических предпочтениях говорил.

— А ты?

Его глаза были закрыты под очками, руки крепко вцепились в скатерть стола.

— Да, — его голос стал хриплым. — Я не слепой, знаешь ли. Я видел, что происходит. Все это знали, включая меня.

— Так всё же…?

— Мои руки связаны, — когда он распахнул глаза, они были наполнены злостью и сожалением. — Думаешь, мне нравится идея поступать так с другом?

— О каком друге ты сейчас говоришь? — легкомысленно спросила я. — Обо мне или о нём?

— Ты должна понять…

В раздражении я подалась вперёд. Достало уже притворяться. Меня нисколько не колышит, устроит мне мать линчевание, как только узнает, что я не лебезила во время обеда перед своим женихом, или нет. — Я не понимаю, потому что ты уходишь от ответа на вопрос, почему тебя устраивает весь этот фарс. За нами и сейчас наблюдают?

Снова появился официант с корзинкой хлеба в руке. Мэтт быстро заказал нам обоим жареного морского окуня, вновь отослав молодого человека подальше.

— Я ухожу от ответа, когда нахожусь в центре битком набитого ресторана. Не там же, где полно… глаз и ушей.

— Отлично. Тогда где мы это обсудим?

Он покачал головой.

— Это всё равно роли не сыграет. Обсудив это, мы ситуацию не изменим.

— Не соглашусь.

Он пристально смотрел на меня. Уголки его рта очерчивали жёсткие складки, недовольство определённо готово было сорваться с губ, но как только я решила, что он продолжит спор, он просто вздохнул.

— Ты нравишься мне, — сказала я ему. — Хочешь верь, хочешь не верь. И я думаю, при прочих обстоятельствах мы бы обязательно стали отличными друзьями. И, надеюсь, однажды мы ими станем. Но ничего из этого не случится, пока мы будем продолжать скрывать что-либо друг от друга.