– Но ведь мы столько лет прожили душа в душу! Разве можно одним махом перечеркнуть наше счастье?! Оно ведь тоже что-то значит, должно значить, Таня?! – причитала мама, заламывая руки.

Ее потерянный вид вызывал жалость, но я ничего не ответила. Это тридцатилетнее счастье украдено у судьбы. Плачь, плачь, мама… ты заслужила сегодняшнюю кару. Говорят, слезы очищают, может, они смоют с тебя шелуху эгоизма, малодушия и подлости.

– Танюш, а ты меня простишь? – в материнских глазах была мука.

Но я не спешила ее успокаивать. Со мной родительница тоже поступила очень подло, словно злая мачеха, а не любящая мать.

– Мама, объясни, пожалуйста, почему ты молчала про Юлю? Я, конечно, понимаю, она младшенькая и, как теперь выяснилась, от мужчины, который вызывал в тебе головокружение. Мам, но черт возьми, я ведь тоже твоя дочь!

– После той измены для меня самым важным стало сохранение нашей семьи. Я боялась, Таня, твоего упрямого принципиального характера боялась. Скажи я правду, между сестрами навсегда бы пробежала черная кошка… А что за семья, когда дети не ладят друг с другом. Я так надеялась, что Юлька вылечится, исправится, мы навсегда забудем эту историю с одним женихом на двоих и заживем по-прежнему.

– А мое счастье для тебя никогда не было важным? – в голосе явственно промелькнула обида. – Мои чувства ты положила на плаху сохранения твоего построенного на обмане благополучия. Что за махровый эгоизм, мама?! И ведь видела же, понимала, что я люблю Шувалова. Почему ты принесла меня в жертву?! Почему, мама, почему?!!

– За тебя я тоже боялась, точнее не хотела, чтобы ты повторила мою судьбу, влюбившись не в того человека. Боялась, что сгоришь, как я в свое время с Вадимом…

– Ты ведь взрослая женщина и должна была понимать, Шувалов и твой актер – совершенно разные люди… Алекс, конечно, тоже честолюбив и еще тот выпендрежник, но при этом он ответственный, заботливый и благородный человек. Он самый лучший, мам, а не только богатый и красивый, – голос дрогнул, глаза выдали новую порцию слез на щеки. – Подумать только, из-за своей гордыни, твоего молчания, козней вокруг нас, я могла его навсегда потерять. Какой я была дурищей…

Мама отставила чашку и положила свои руки на мои холодные от озноба правды пальцы. Только ее ласка была сейчас неприятна.

– Обжегшись на молоке, дуешь и на воду… Кроме того, я, наверно, слишком долго с папой прожила, тоже пропиталась его скептицизмом по отношению к богатым людям. Где деньги, там много женщин, и как при таком изобилии мужику устоять. Рано или поздно нашлась бы другая Юля, бросившаяся ему на шею. Мишка в этом плане мне виделся более достойной кандидатурой.