– Знаю, милый мой Сереженька, в том-то и дело, что знаю. Мужчины падки на красоту, но ты должен думать не только о внешности своей будущей супруги, но и о том, насколько она соответствует титулу. В конце концов, красивое лицо… уйдет. Время безжалостно к женщине, и что тогда останется? Имя? Приданое? Хорошие манеры? Помилуй, Серж, у этой девочки нет ни первого, ни второго, ни третьего.

– Матушка, зачем вы мне все это рассказываете?

– Потому, что хорошо тебя знаю, сын. Помни: имя и титул обязывают ко многому, ты изначально не свободен в своем выборе.

– К чему эти речи?

– Просто я хочу, чтобы ты помнил, кто ты есть, Серж Хованский.

Солнечный зайчик упал на ладонь. Лето прощалось, а сентябрь кружил голову запахом яблок… Серж обожал яблочные пироги с корицей.

Якут

Все произошедшее вспоминалось как сон, жуткий невероятный сон, сложенный из бесконечных темных коридоров, узкой полоски света на ступенях, теплой, почти живой, рукоятки ножа и заскрипевшей невовремя двери.

Кто ж знал, что эта чертова дверь заскрипит. Эгинеев хотел впустить немного света, чтобы глаза привыкли, а вместо этого по натянутым до предела нервам ударил скрип, и тело среагировало единственным доступным ему способом. Эгинеев метнул нож, метнул вслепую – перед глазами долго еще плясали разноцветные пятна – и не промахнулся. Кэнчээри потом долго пытался понять, как это у него получилось непромахнуться.

Получилось. Олег до сих пор под впечатлением ходит и даже запустил сплетню, дескать, Эгинеев – не простой мент, а «самый настоящий бывший спецназовец, который в менты пошел исключительно для того, чтобы мочить разных ублюдков». Доказывать обратное Эгинеев не собирался – обойдутся, может, хоть уважать станут – но сам каждый вечер, засыпая, пытался понять, как же это у него получилось. До сих пор из десяти бросков по мишени набивал максимум восемьдесят балов, результат, конечно, неплохой, но…