Я улыбнулся.

— Ona sil’neye, chem kazhetsya.[114]

Мила поднялась на ноги и впилась в меня взглядом.

— Овуляция? Это у тебя овуляция, если хочешь знать мое мнение.

Я рассмеялся. Она, должно быть, не поняла «изнасилования» в разговоре, иначе ей было бы что сказать. Мое веселье ушло в пятки, когда я вспомнил, что на ней ничего, кроме моей рубашки.

Мой взгляд стал жестче.

— Иди и надень чертовы штаны, Мила.

Она не обратила на меня внимания. Прямо-таки проигнорировала. Если она думает, что огнестрельное ранение сделало меня таким пассивным, что я бы не потащил ее задницу наверх, она ошибается. Но ее слова на мгновение остановили меня.

— С ним все будет в порядке? — спросила она.

Доктор понимал по Английски, но, к сожалению, не мог перевести для ответа.

— Yesli odin vystrel v ruku ub’yet yego, ya razvedus’ s lyubimoy zhenoy i trakhnu izvestnuyu shlyukhu s vich. Potom pereyedu v sibir’ i budu vyrashchivat’ repu, poka ne umru.[115]

Я громко рассмеялся.

Мила нахмурилась.

— Значит, нет?

— Он сказал, что если один выстрел в руку убьет меня, он разведется со своей любимой женой и трахнет известную шлюху, заражённую ВИЧ. Потом уедет в Сибирь и будет выращивать репу, пока не умрет.

Она закусила губу, скрывая улыбку.

— Он тоже думает, что ты бессмертен.