Я хотел улыбнуться в ответ, но не стал. Я избежал многих смертей. Когда я был моложе, я думал, что даже смерть не хочет меня. Теперь, пробиваясь из морозной Москвы, я обрел железную стойкость к жизни.

— Nyet, kotyonok.[116] Он видел меня в гораздо худшем состоянии, чем сейчас.

Она сглотнула, когда ее глаза скользнули вниз по моей груди, будто она видела шрамы в первый раз. Некоторые следы были длинными и тонкими от контрабандных лезвий за решеткой. Несколько из них были круглыми от выстрелов — один в бок, один в спину, один теперь в руку, и еще один в сантиметре от сердца, которое было шрамом, по которому Мила провела пальцами. Прикосновение заставило мою кожу покрыться мурашками, но тем не менее было теплым.

— Кто? — спросила она дрожащим голосом.

Я знал, что она спрашивает. Кто стрелял в меня — кто чуть не убил меня. Но что-то во мне восставал против того, чтобы сказать ей правду. Мила хотела жить в блестящем пузыре. В пузыре, в котором можно было бы выкупить ее отца. В пузыре, где его персонаж выглядел немного темным, но тем не менее блестящим.

Она может многое узнать о том, как он вел дела, когда был мертв. Что он похищал девушек моложе ее и отправлял их в секс-индустрию. Ее пузырь должен был когда-нибудь лопнуть, но я не мог стать тем, кто это сделает.

Я улыбнулся и солгал:

— Никто из тех, кого ты знаешь.

Ее пальцы скользнули по груди, оставляя странное ощущение отсутствия позади. Она отступила назад, давая Кириллу место для установки пакета с кровью. Я молча предупредил его, чтобы он не вливал в капельницу обезболивающие. Я ненавидел то, что они заставляли меня чувствовать. Сначала он жаловался, но теперь привык и просто кивнул.

Мила стояла рядом, словно могла чем-то помочь. До нее я никогда не был источником чьего-либо беспокойства. Мне это было не нужно. И вот я здесь, с четырьмя выстрелами, и все еще жив. Тем не менее, Мила находилась в ударе, пытаясь расспросить Русского о моем состоянии. Я вдруг возненавидел ее беспокойство. Я ненавидел его, потому что это мне нравилось. И последнее ни в коей мере не способствовало этому. Как только она уйдёт, карма оставит меня тосковать по женской любви над тарелкой сырых фруктовых хлопьев.

Мне нужно было остановить эту лавину прямо сейчас.

— Мы оба получили то, что хотели, Мила, — резко сказал я. — Не совсем понимаю, чего ты здесь ждешь.

Услышав мои слова, она отступила на шаг, ее лицо побледнело. Я вдруг возненавидел себя. Что за маленькая ненависть к себе добавилась в эту смесь?

— Хорошо, — пробормотала она. — Тогда я, пожалуй, пойду.