— Я люблю тебя, папа.

Его взгляд смягчился.

— Я тоже люблю тебя, malen’kaya volchitsa.[120]

Когда он повернулся, чтобы уйти, Кэт обняла его за плечи и сказала:

— И фруктовые хлопья. Это сделало бы меня такой счастливой, папа!

По влюбленному выражению лица Кристиана было ясно, что в блинах его дочери будет шоколад и радужные хлопья, будь то ад или высокая вода.

Ронан уронил голову на спинку кровати и усмехнулся — я могла только предположить — как сильно его брата выпороли. Кристиан мрачно посмотрел на него, потом на меня, потом снова на брата. Глаза Ронана сузились. Едва заметная улыбка тронула губы Кристиана, и он вынес Кэт из комнаты.

Их отсутствие оставило грызущую дыру в груди. Я подумала о своем отце и о том, что его любовь никогда не была такой глубокой, как то, что я только что увидела в глазах Кристиана. Я могла сосчитать по пальцам одной руки, сколько раз он говорил мне, что любит меня; я жаждала его внимания и редко получала даже объятия. Чувство вины росло в моей груди из-за таких мыслей. Папа жертвовал собой ради меня; разве это не было самым сильным выражением любви?

И все же меня терзала тоска по той выразительной любви, которой у меня никогда не было, и что скоро она будет потеряна для меня навсегда.

— Ронан, — сказала я с беспокойством. — Я хочу поговорить с отцом.

Держа телефон в руке, он бросил на меня взгляд. Блеск в его глазах был непоколебимым.

— Нет.

Я судорожно сглотнула.

— Пожалуйста… я могу больше не увидеть его в ближайшее время, и мне действительно это нужно. Мне действительно нужно с ним поговорить.

Он посмотрел на меня с минуту, затем потянулся к тумбочке, вытащил мой телефон и протянул его мне.

— Поставь на громкую связь.

Я вздохнула с облегчением.

— Хорошо.