Тот, кто размахивается, перенеся всю боль на одну из моих конечностей – это не я. Монстр, которого я неосознанно вскармливал семнадцать лет, высвобождается. Я умираю. И воскресаю секундой позже, когда ладонь с разрушительной яростью уже касается самого дорогого, что у меня было, есть и будет… Воскресаю лишь затем, чтобы снова умереть. Только теперь не от катастрофы предательства, а от той трагедии, которую сам на нас обрушиваю.

Мой монстр, раздутый от боли до размеров Халка, желает уничтожить Соню, а всаживает кол себе же в грудь. Кол, который будет сидеть в моем сердце всю оставшуюся жизнь.

Я не ее бью. Я себя добиваю.

Падаю на колени. Начинаю осознавать, задыхаться, рыдать. Познаю настоящую боль.

За той бетонной стеной, которая меня приняла в свои смертельные объятия, а спустя время перемолола в фарш и выплюнула, всепоглощающая бездна.

Ад является тем же космическим пространством. Только если рай куражит и превращает нас в танцующие солнечные блики, то эта дыра попросту непригодна для существования. Меня на входе наживую вспарывают. Из груди вырывают сердце. Поджигают душу. И она сгорает. Вспыхивает и сгорает за секунду.

Говорят, двум смертям не бывать… Врут.

Что они знают?

Измена. Пощечина. Две мои персональные смерти, которые по мучительности уравновешивают чаши весов. Я поднимаюсь, как только у меня появляются на это силы. Убегаю от первой, но вторая остается со мной навсегда. В какой-то момент я не без потрясения обнаруживаю, что по ужасу она перекрывает мой патологический страх предательства.

Я хуже того, кого считал истинным злом.

И мне предстоит с этим жить.

Скажите, блядь, на милость, как?!

Любовь – обман.

Самый упоительный. Самый желанный. И самый, мать вашу, жестокий.

Как ОНА могла?! Почему?! За что?!

Да, блядь… Я же сам – не дебил! Знал, что по-другому не бывает! И все равно поверил в какое-то вечное счастье!

Я не могу дышать. Не знаю, за что зацепиться. А потому цепляюсь за злость. На сладкую пилюлю Соню Богданову, которая оказалась бомбой замедленного действия и вырвала мне нутро. Только таким образом удается… Нет, не глушить. Немного обезболивать чувство вины. А вы, мать вашу, знали, какое оно, сука, мучительное? Ни с чем не сравнить!

Я не прощаю ЕЕ. Не прощаю себя. Не пытаюсь ничего вернуть. Понимаю, что это уже невозможно. Но когда Чара сообщает, что Соня плачет, я, блядь, на все кладу и еду к ней.

Думаю о том, что сказать. Думаю, как успокоить ЕЕ. Думаю, как усмирить себя.

И вместе с тем осознаю, что не вымолвлю ни слова.