– Джон Вандерхорст! Только не надо кричать в трубку. Я вас прекрасно слышу.

Я моргнула, пытаясь мысленно размотать несколько нитей.

– Но какое это имеет отношение к образцу вышивки?

– Ну, у Люсиль, возможно, имелись свои причины не использовать фамилию Вандерхорст, но она позаботилась о том, чтобы ее дочь знала, кто ее отец, хотя по причинам, которые, я уверена, вы можете выяснить сами, ей не позволялось это афишировать.

Моя рука метнулась ко рту.

– Джон был отцом Эванджелины! О боже! Почему нам потребовалось так много времени, чтобы это понять?

– Нам?

Я заморгала:

– Извините. Вам. Ведь вы это поняли.

Ивонна откашлялась:

– Как я уже говорила, я уверена, что Эванджелина знала, кто ее отец, точно так же, как, изучив образец, я уверена, что она знала, что не может афишировать этот факт. Вот почему она так ловко спрятала свои инициалы в вышивке.

– Подождите. Что? Где? – Я включила громкую связь и, пролистав фотографии на телефоне, остановилась на образце вышивки и пальцами сделала крупный план. – Я их не вижу. Куда вы смотрите?

– Вышитый золотом символ между собачьими мордами на кромке. Это перевернутые буквы E и V, выполненные тонким шрифтом девятнадцатого века, известным как клинопись. Он был очень популярен в Викторианскую эпоху. Его и так трудно читать, а перевернутым почти невозможно, если не знать, на что смотришь.

Я увеличила изображение еще больше и безуспешно перевернула свой телефон, пытаясь рассмотреть фотографию вверх ногами, но затем сдалась и вместо этого наклонила голову.

– О боже мой. Вы правы. – Я выпрямилась. – Это…

– Тот же символ на могиле, которую вы видели вчера на кладбище «Магнолия». Вы сказали, что он показался вам знакомым, и теперь мы знаем почему.

Я встала и начала расхаживать туда-обратно. Мраморный пол холодил мои босые ноги.

– Так вот куда ее отец перевез ее тело. Поближе к Вандерхорстам, но не слишком близко.

– Печально, но факт, – сказала Ивонна.

– А что с циферблатом? Удалось ли вам найти в этом хоть какой-то смысл?