– Это опасно для жизни? – спрашиваю быстро.

– Безусловно, – кивает он.

Первая ласточка реальной паники сковывает нутро.

– Какой прогноз? – голос хрипит.

Он чешет пальцами подбородок, поправляет очки.

– Как вы понимаете, ситуация критическая, – намекает на то, что мы находимся в реанимации. – Честно говоря, сегодня счет шел на часы. На часы, понимаете?

Я нихера не понимаю, поэтому молчу.

– Сейчас больной оказывается реанимационная терапия. Она пока дышит сама, но, как я и сказал, в таких делах все каждый час меняется. Лучшее, на что мы можем надеяться – что не придется подключать ее к аппарату искусственной вентиляции.

– Это плохо? Подключение? – также хриплю я.

Он рассказывает о причинах и рисках искусственной вентиляции легких, разжевывая мне ситуацию соразмерно тому, как давлю на него взглядом. Подробно, местами муторно, как для человека, который никогда не имел дела с данным вопросом.

– Я бы посоветовал молиться, чтобы этого не случилось. Ей лучше справиться самой, понимаете? И лучше в ближайшие сутки дать положительную динамику, – итожит, заставляя меня снова запустить руки в волосы.

Как бы я не пыжился, страх расползается по клеткам, вызывая прилив холода в груди. От этого голос снова хрипит.

– Какие у нее шансы на эти сутки?

– Не могу сказать, все зависит от агрессивности болезни и от резервов организма…

– И от правильно оказанной помощи, – обрубаю его резко.

– У нас новейшее оборудование! – протестует. – И лучшие врачи, профессионалы своего дела.

Меня это не успокаивает. Нихрена не успокаивает!

– Я хочу поговорить с ее врачом. Когда она должна дать первые результаты?

– Ну, это же не компьютерная программа… такое можно только спрогнозировать… – растекается его ответ.

– Тогда прогнозируйте, – киваю ему. – Через сутки у нее наступит “точка невозврата”, если все к этому будет идти, собирайте консилиум.