Он выругался, негромко и мрачно, провел ладонями по своей идеальной формы голове. Она возненавидела себя за то, что замечает это совершенство. Возненавидела за то, что замечает в нем все – темный росчерк бровей, нависших над глазами, морщинку, что залегла между ними. Прямую линию носа и едва заметную выемку на самом его кончике. Тень щетины на щеках, словно он никак не может сбрить ее целиком. И этот шрам, страшный и прекрасный, потому что принадлежит ему.

«Не для вас».

Он никогда не будет принадлежать ей.

Он замок, который она никогда не взломает.

И не имеет значения, что ему известно не меньше дюжины способов отпереть ее.

– Вы просили меня сказать вам какую-нибудь правду, – произнес он с угрюмой ноткой в голосе. – Раньше.

Она встала, стремясь избавиться от скамьи, которая больше никогда не будет ее скамьей, потому что всегда будет его.

– Да. И вы солгали.

– Не солгал, – возразил он. – Я сказал, что хочу вас.

«На мгновение, а не навечно». Она не произнесла этого вслух и гордилась этим.

– И я не солгал, когда сказал, что мое имя не для вас.

Не обязательно повторять это дважды. Зачем уязвлять ее снова.

– Да, Дьявол. Я не слабоумная. Я поняла, что данное вам при рождении имя слишком ценное, чтобы делиться им со мной.

Он снова отвел глаза. Снова выругался.

– Ради Христа, Фелисити! Когда я говорю, что оно не для вас, это потому, что оно вовсе не ценное. А потому что оно вас оскверняет.

Она замотала головой.

– Я не…

– Оно не дано мне при рождении. У меня нет имени, данного при рождении. Меня нашли в возрасте нескольких дней на берегу реки Калм[5], завернутого в свивальник и вопящего во всю глотку. К пеленкам была приколота записка с указанием отправить меня моему отцу.