Приближаясь к дому я думала только об одном: если водитель Лурдес сейчас здесь, значит и сама Лурдес тоже сейчас здесь. Встретимся ли мы? Вернее, захочет ли она этой встречи?

Уже почти взойдя на крыльцо, я вдруг подняла голову вверх, из-за неожиданного ощущения на себе постороннего взгляда. И моё шестое чувство меня не подвело – за мной наблюдала Лурдес Крайтон. Она смотрела на меня неопределённым взглядом из-за приоткрытой занавески окна второго этажа, но стоило мне поднять голову, как в следующую секунду она задернула занавеску. Навряд ли эта женщина захочет видеться со мной сегодня и вообще когда бы то ни было. Кто бы на её месте захотел? Соплячка, жалко ревущая посреди февральских сугробов из-за расставания с её сыном – вот кем она меня запомнила и кем я навсегда останусь в её глазах. Брошенкой её сына, второсортной, неинтересной, посредственной девчонкой, которую её неблагоразумный сын спустя пять лет забытья вдруг вспомнил и захотел то ли повторно объездить, то ли окончательно стереть в порошок. Что она могла испытывать ко мне кроме жалости, подобной той, которую я испытывала этим утром по отношению к Гаю Уэнрайту? Ничего. Но я уже давно и железобетонно не была жалкой. Я возмужала в своей боли. И потому, на что бы ни рассчитывал её сын, что бы она сама ни испытывала глядя на меня – мне наплевать. Я не из их мира, а они не из моего. Уже только это можно считать великим счастьем.

***

Прошло два часа с момента, как я вошла в кабинет Байрона, дверь которого он, идя за мной, закрыл на замок – я услышала отчётливый щелчок. Очевидно, он не хотел, чтобы нас прерывали, и не ошибся, перестраховав своё желание закрытой на замок дверью, так как по завершению первого часа наших обсуждений кто-то попытался повернуть дверную ручку, но, потерпев фиаско, беззвучно удалился, то ли решив, что Байрона в кабинете нет, то ли поняв, что он есть и лучше заглянуть к нему позже.

Как бы стыдно мне ни было в этом признаваться, но я увлеклась процессом. Правдивее будет даже сказать, что у Байрона с лёгкостью получилось меня увлечь, что я для себя оцениваю как ещё более постыдный факт. Всё началось с обсуждения искусственного освещения комнат и закончилось уточнениями по цветовым гаммам. Во время обсуждения цветовых гамм я не выдержала возросшего к этому моменту эмоционального напряжения, в результате чего с моих губ всё же сорвалась улыбка, когда Байрон назвал цвета прошлых лет трендом текущего времени, а уже к концу объяснений его неправоты я, вскинув руки и откровенно смеясь над неуверенными доводами, и шаткими знаниями своего оппонента, уже не объясняла, а доказывала ему, что его знания из этой области сами родом из прошлого века. Не знаю, как так получилось, но наше общение, которое до сих пор являлось для меня самой настоящей пыткой, к концу второго часа беспрерывного диалога вдруг стало увлекательным. Я именно увлеклась, не заметила, что мой собеседник специально меня увлекает, что он втягивает меня в топкое болото интереса к проекту, от которого я с самого начала решила держаться подальше. Очнулась же я только в конце этой странной встречи, когда уже паковала в папку свои эскизы, беспорядочно разбросанные по рабочему столу Крайтона. Встреча была завершена, меньше чем через минуту я должна была встать и уйти из этого дома, как вдруг Байрон, наблюдая за мной пристальным взглядом, что я пойму гораздо позже, внезапно спросил: