– Как?! Эйч Маккормак – дед Стэнли Ламберта?! – на сей раз очередь восклицать перешла к моему отцу. – Следователь Маккормак – отец Больничного Стрелка?!

Я чуть не покраснела от неловкости перед услышанным. Не стоило моим родителям изолировать себя от прессы настолько, чтобы создавать вокруг себя столь серьёзный информационный вакуум.

– Да уж, теперь она суперзвезда полицейского мира, – сверля взглядом неумолимо приближающуюся к нам Пайк, глухо произнесла стоящая между мной и матерью Астрид. – Она такое не любит… Должно быть, сложно такому закрытому человеку, как она, переносить столь пристальное, пусть даже любовное, внимание общественности к своей персоне.

Как только Астрид договорила эти слова, Пейтон Пайк, проходящая на расстоянии трёх метров мимо нас, вдруг непроизвольно скользнула взглядом по всей нашей компании и, словив на себе мой взгляд и взгляд Астрид, отстранённо и совершенно безэмоционально кивнула в ответ на наши красноречивые кивки, и приветственные взмахи рук, поспешно посланные в её сторону. Она даже не задержала на нас внимания. Пайк совершенно безразлично отнеслась ко всем остальным людям, стоящим рядом с нами, а значит, кроме меня и Астрид, она всё же больше никого из нашей компании не узнала. Так почему же мои родители, увидев её, так напряглись?..

Глава 66. Пейтон Пайк. 01 ноября – 10:00.

Глава 66.

Пейтон Пайк.

01 ноября – 10:00.

Суд начался весьма многообещающе. Ламберт, оправдав всеобщие надежды, отказался воспользоваться своим гражданским правом на адвокатскую защиту, после чего сразу признал свою вину в трёх организованных им незаконным и антигуманным путём беременностях его жены Рене Ламберт, а также признал свои действия по подмене в младенчестве Оливии Фейбер и Джованны Шейн, свою врачебную ошибку при принятии родов у Пенелопы Темплтон и свою вину в обвинении о пособничестве в краже младенца, осуществленную Ричардом Маккормаком и Лурдес Крайтон, и оформлении поддельных документов на новорождённых. Он также признал свою вину в двух других преступлениях, первом и последнем совершенных им – первое было связано с подменой младенцев, второе с оплодотворением неизвестной пациентки. Если бы он пошёл на сотрудничество до конца, суд бы прошёл гораздо быстрее, но он вдруг решил молчать, и в его молчании было что-то не так… Стоя за трибуной, Ламберт не отрывал от меня своего взгляда, который я трактовала, как злорадный. В минуты его пламенных признаний он очень сильно походил на террориста, словно наслаждающегося своими признаниями лишь потому, что у него есть знание, которого нет у остальных здесь собравшихся: здание заминировано – через считанные минуты и он, и все, кто услышал его признания, взорвутся на заранее заложенной им мине. Я не понимала, что может значить его злорадный взгляд, в конце концов, это он был загнанным в угол зверем, причём загнанным мной, но он смотрел на меня так, будто в его сознании мы были поменяны местами и именно он сейчас загонял меня в угол. Он что-то задумал. Но что он мог сделать без крепкой защиты? Разве что заявить, будто при аресте ему не были зачитаны его права, однако подобное заявление мне никак бы не навредило, так как его права были зачитаны своевременно и не мной. И всё же он смотрел на меня так, словно в его рукаве в эту самую секунду был припрятан туз, очень весомый, очень серьёзный, очень действенный, который ни я, никто другой не заметил. Что же это?..