— Я подумаю, спасибо, — ответил Андрей все так же тихо.

— Ладно… — не уходил Алекс. — Точно ничего не надо? В магазин или куда… Чего-нибудь передвинуть?

Он уже все тут подвинул — особенно нас, к стенке. Или вообще в угол поставил. Или загнал — в тупик.

— Точно ничего?

— Алекс, хочешь чаю? — не выдержала я. — Ты ел?

В ответ он пожал плечами.

— Ты ж не еврейская мама. Чего сразу кормить… И не украинская. Меня проверяли каждое утро, обнюхивали и облизывали. В это собачье царство нельзя отдавать маленького ребенка. И извини, мама, я очень люблю Романну, но она чокнутая.

— Нельзя так говорить про свою крестную мать.

— Я знаю. Я же первым делом сказал, что люблю ее, а потом только правду. Ну? — стоял он за спинкой стула и раскачивал его.

— Я не готова заботиться о больном ребенке.

— А она готова?

— Она сказала, что да.

— Мам, она чокнутая…

— Алекс, прекрати! Я никогда ничего не говорила про твою Мирру!

— Так скажи…

— Не скажу. Потому что ты ее любишь такой, какая она есть. И ты ничего не говори про Романну, потому что ее люблю я, ясно? Ты делаешь мне больно, чего тут непонятного!

— Я не хотел сделать тебе больно, мам. Я просто должен был тебе сказать…

— Сказал? Успокоился? И больше ты свое мнение не высказываешь, понял?

— Меня заткнули, понял. Все, как всегда, ты самая умная, мам.

— Не смей со мной в таком тоне разговаривать!