– Где-е?! – взвизгнула и отскочила Марина, смотря вниз. И не сразу сообразила, что задрала юбку чуть ли не до самой груди. – Ах ты похабный обманщик!

Она бросила платье, подскочила к атаману Заруцкому, размахнулась… Но не ударила, передумав в последний миг. Просто провела пальцем по его губам. И добавила:

– Охальник!

– Но он там был.

– Где?

– Здесь… – Мужчина опустился на колено и запустил обе руки ей под платье, скользя ладонями вверх по ногам.

Марина охнула и привстала на цыпочки, приоткрыв рот. Ее резко захлестнула целая волна чувств – и возмущение наглостью атамана, и удивление тому итогу, к которому привела милая невинная шутка, и непонимание, как теперь поступать, и странное томление от вторжения чужака в ее святая святых, ее сокровищницу. Гнев смешивался со сладострастием, гордость – со смирением, с желанием, с горячей непонятной тоской.

Все разом смешалось в ее душе и разуме, и всесильная царица… Ничего не сделала – то ли растерявшись, то ли обрадовавшись тому, что кто-то посмел принять решение вместо нее. Достаточно просто расслабиться – и ощущать прикосновение к ногам выше чулок, и еще выше, взлететь в сильных руках, от которых потекла по телу горячая и одновременно колючая волна.

Атаман положил царицу на стол, и через миг горячая волна ударила вверх упругой плотью, окончательно смешивая мысли и сознание и оставляя только сладость. Острое, всепоглощающее томление, вихрем закручивающее душу и уносящее вдаль…

Марина пришла в себя от поцелуев – в губы, в глаза, в лоб.

– Ты что себе позволяешь, Иван Мартынович?! – грозно спросила женщина, и сама ощутила всю фальшь своего вопроса. Не очень-то ведь она и протестовала. И тогда царица спросила другое: – Паука-то хоть поймал?

– Сейчас проверю, спугнул или нет, – снова приподнял ее юбку казачий атаман, и Марина ощутила осторожные прикосновения губ к своим ногам. К коленям, над ними, к бедрам, все выше и выше. И она, словно в горячую ванну, опять стала погружаться в сладкую негу, тонуть, растворяться, не желая оказывать никакого сопротивления, наслаждаясь своим смирением и доступностью, кружась в тягучем нежном томлении, уносясь куда-то в высоту…

…и вновь очнулась на столе, торопливо одернула юбку.

Разум наконец-то взял верх над плотскими желаниями, женщина села на столе, тихо ругнулась:

– Вот проклятье!

– Теперь можешь отрубить мне голову, моя царица! – широко оскалился атаман. – Ради сего вечера мне ее не жалко!

– Не-ет, так просто ты не отделаешься, воевода, – пообещала Марина. – Вот только…

– Что?

– После того, чем мы тут с тобой занимаемся, Ваня, очень часто дети появляются! – резко сообщила женщина. – А я отдельно от мужа поселилась! Что мне теперь говорить, коли понесу?