– Но мне надо кое о чем тебя попросить.

А деревянный Иисус сиял, как только что покрытый лаком мяч, а голуби летали вокруг, воркуя, и тоже словно готовились в дальний путь. Вылетев из гнезда, огромный, солидный, с бордовым оперением голубь слетел с верхней балки, покружился над алтарем и уронил существенную белую «бомбочку» как раз на середину деревянной колоды, а потом снова взмыл вверх, как стрела, и уютно устроился на прежнем месте. Я тоже взглянул вверх, на солнечные лучи.

– Вот в чем задача: мне нужна твоя помощь, чтобы стать таким человеком, которым меня считает этот ребенок. Он сам так полон надежд, любознательности, желания любить и делать добро, что я хочу поддержать его в этом. Взрастить благое начинание. И если в его душе взрастет и укрепится добро, то, может быть, я тоже стану лучше. Я хочу стать для него человеком, которым Рекс никогда не был для меня, и, глядя на свой, уже долгий, жизненный путь, я до смерти опасаюсь, как бы все не случилось иначе.

И, указав на Уэверли, добавил:

– Теперь вот здесь, в этом месте, на карту будет поставлено очень-очень многое.

Я спустился вниз, но вновь повернулся и просительно воздел палец:

– И еще одно… пожалуйста, скажи мисс Элле, что я ее по-прежнему люблю. Скажи, что скучаю по ней. И еще скажи, что я забыл прошлые обиды.

Я вышел из церкви, а Моз вылез из ямы. Лезвие лопаты сияло, а ее ручка совсем потемнела от десятилетней ритмичной, неустанной работы. Моз подал лопату мне:

– А это зачем?

– Зарой ее.

– Но… вроде нет такой необходимости?

– Будет, когда примешься за дело. – И Моз вытер лоб носовым платком.

Он вскинул кирку на плечо и посмотрел на могилу мисс Эллы.

– Ну, сестра, я исполнил все, о чем ты просила, однако в следующий раз копать будет он, а я уже слишком стар, чтобы рыть могилы для других.

И, насвистывая мотив свадебного гимна «Вот идет невеста», Моз направился к амбару, а я подошел к яме и стал копать дальше, медленно и методично, и земля сыпалась мне на ботинки. Я не спешил, да и работа была легкая, потому что Моз взял на себя самую тяжелую и трудную часть. Через полчаса я заполнил могилу землей доверху, выровнял ее и оперся на лопату, как столько раз, на моих глазах, это делал Моз. И он бы поставил мне сейчас высшую оценку за мои труды.

Могила мисс Эллы была по левую мою руку, а будущая, для Моза, – в центре, а справа от нее предстояло вырыть когда-нибудь могилу для меня. Я постоял, вдыхая влажный воздух: вот-вот должен был начаться дождь. Небо затянули низкие облака, и казалось, что еще немного, и они повиснут на ветках деревьев, темные, тяжелые. Хлынул ливень – как будто кто-то открыл невидимое небесное окно: теплый, типичный мартовский ливень. Возможно, то Бог плакал над Алабамой, но слезы эти были не только слезы скорби. Это были и слезы радости. В детстве я научился понимать: тучи или облака, которые надвигаются очень быстро и тяжко нависают над миром, стоят на одном месте минут пятнадцать, а после того, как прольются обильным дождем, меж них обязательно пробьется луч солнца. Солнце высушит своим жаром слезы дождя, а воздух станет влажным и вязким. Я посмотрел на небо, закрыл глаза, подставил лицо под тяжелые капли, и он меня умыл – и не только лицо, но и душу, чтобы я мог наконец почувствовать, как рана в сердце затягивается навсегда.