– Очень. Сейчас она живет недалеко от Бирмингема, и видимся мы нечасто.

– Она не была на гонках, верно?

Риггс кривит губы.

– Нет. Она с ними плохо ладит. Помнишь, я говорил, что у нее бывают приступы паники? – Я киваю. – Они случаются только на трассе.

– Наверное, тебе не просто.

Я не могу представить, как можно любить спорт, который отнял у тебя что-то очень важное и значимое.

Риггс пожимает плечами, как будто это не имеет большого значения, но затем сбрасывает на меня словесную бомбу.

– Мы были в паддоке в тот день. Когда отец попал в аварию. Мама едва с этим справилась.

– Какой кошмар…

– Да, – он протягивает руку и переплетает наши пальцы. – Так и есть.

Несколько минут мы сидим в тишине. Вдалеке раздается вой сирены. Откуда-то неподалеку доносится громкая музыка из проезжающей машины.

Все, о чем я могу думать – каково это, видеть, как любовь всей твоей жизни погибает в огне, и ты никак не можешь это исправить.

Потом меня осеняет. Какая ирония: как наши истории разные, но в то же время похожи. Я делаю то же самое с папой. Беспомощный свидетель того, как болезнь день за днем откусывает от него по кусочку.

Неожиданное осознание поглощает меня, как ударная волна.

– Ты меня избегала, – наконец, говорит Риггс. Он понял истину.

Я прочищаю горло и более чем благодарна, что он дает мне время собраться с мыслями.

– Гонка в Бельгии была сложной. Эндрю врезался в стену на последнем круге. А ты…

– Я облажался и не последовал указаниям Хэнка. – Риггс кивает, но не смотрит на меня. – Но мы оба знаем, что дело не в этом, правда, Камила?

Черт. Я бы многое отдала, чтобы поделиться этой тяжестью из-за диагноза отца с другим человеком. С кем я провожу так много времени. Хочу иметь плечо, на котором можно поплакаться. Но я не могу предать доверие папы. Не могу унизить его достоинство еще больше.