Однако записи, которые я делаю, представляют собой разрозненный беспорядок, и мой разум продолжает прокручивать наш с Оливией разговор снова и снова. Как только профессор отпускает нас, я направляюсь прямиком к своей машине и еду к дому Мисти.

Я киплю от злости, руки крепко стискивают руль. И, подъехав к ее дому, резко жму на тормоза. Затем подбегаю к входной двери и врываюсь внутрь, даже не потрудившись постучать.

Мисти выходит из кухни, выглядя удивленной.

– Привет, детка. Что ты…

– Ты обещала, – огрызаюсь я, обрывая ее. – Ты сказала, что исправишься. Что будешь стараться. И я поверила тебе, потому что всегда так поступаю, хотя могла бы уже давно все понять!

– Что…

Я качаю головой, до того, как она успевает сказать что-нибудь еще. До того, как снова пытается раскрутить все так, чтобы я почувствовала к ней жалость.

– Нет, я не хочу ничего слышать. Это, черт подери, в последний раз. Ты лгала мне и манипулировала мной всю мою жизнь, а теперь делаешь это и с другими людьми!

Мисти, должно быть, наконец понимает, о чем я говорю, потому что уголки ее губ поджимаются, а подбородок вызывающе приподнимается.

– Все не так, – принимается оправдываться она. – Все, что я когда-либо делала, было ради тебя. Все, что я делала, было попыткой сохранить крышу над головой и продукты в холодильнике. Я не знаю, почему ты так сильно ненавидишь меня за это. За то, что я пыталась заботиться о тебе.

Все та же старая песня. Я пытаюсь ожесточить свое сердце. Каждый раз, когда я близка к тому, чтобы оборвать ее или сказать, что между нами все кончено, она придумывает какой-нибудь способ удержать меня. Чтобы я продолжала думать, будто я ей небезразлична и что она все это сделала для меня, а не в своих корыстных целях.

– Перестань врать! – кричу я. – Хотя бы раз в жизни перестань мне врать. Оливия предложила оплатить твою реабилитацию. И что же? А как насчет твоих слов, что ты собираешься завязать?

Она закатывает глаза, упирая руки в бока.

– Я отказалась. Мне не нужна помощь какой-то самодовольной сучки, которая ничего обо мне не знает. Она уж точно не будет указывать мне, что делать. Могла бы просто дать бабок, и я бы использовала их, чтобы завязать. Но я не позволю, чтобы со мной обращались как с ребенком.

Мои руки сжимаются в кулаки, я слышу, как кровь стучит в висках.

– У тебя всегда есть оправдание, не так ли? – шепчу я, а глаза горят. – Так много гребаных оправданий. Так много всякой чуши. Люди пытаются тебе помочь, а ты швыряешь эту помощь им в лицо.

– Не говори так со мной. – Мисти хмурится. – Я все еще твоя мать.