Он вздрагивает, обжегшись, кидает окурок на землю и растаптывает носком нарядного ботинка. Вокруг завывает ветер, и Кэл вновь поднимает на меня взгляд.

– Это что, должно было меня утешить?

Я хмурюсь и мотаю головой.

– Нет, я… Я просто пытаюсь объяснить. Чтобы ты понял, чем я руководствовалась.

– Ты не объяснила, зачем лгала мне.

Мои глаза расширяются.

– Я не…

– Ты говорила, что у тебя астма, черт возьми! – взрывается он, тыкая пальцем мне в лицо. – Я удивлялся – мне было непонятно, откуда у тебя шрам на груди и почему ты никогда не пользовалась ингалятором. Но ты же проклятая Люси Хоуп, я и подумать не мог, что ты мне соврешь.

Я – словно банка газировки, которую хорошо встряхнули. Сейчас кто-то потянет за кольцо, и из меня вырвется гейзер. Чувство вины пронзает мою грудь.

– Я никому не рассказывала. Я не могла, – всхлипываю я. – Я не хотела, чтобы люди скорбели по мне раньше времени. Не хотела все время грустить. Не хотела, чтобы на меня пялились и шептали за спиной.

– Довольно эгоистичные причины.

Эгоистичные?

Разве я была эгоистична?

Мне всегда казалось наоборот. Я пожертвовала любовью, сексом, отношениями – все ради того, чтобы защитить дорогого мне человека.

Я качаю головой, разрываясь между чувством вины и возмущением.

– Ты думаешь, что знаешь, каково мне приходится. Будто это ты умираешь, а не я, – говорю я, повысив голос, чтобы перекричать завывания ветра. – Но ты понятия не имеешь.

Его лицо искажается яростной гримасой. Он встает и делает шаг в мою сторону.

– Я умер в тот день, когда потерял ее, и продолжал умирать снова и снова. – Он яростно скалит зубы. – А потом пришла ты и воскресила меня, только ради того, чтобы закопать снова.

Я открываю рот, но не могу вымолвить ни слова. Вместо этого я просто кутаюсь в его куртку. Между нами повисает гнетущая тишина. Кэл первым отводит взгляд и смотрит на парковку, полную безмолвных машин. Я тяжело выдыхаю.