Лучше и быть не могло.
Но как только я смирилась со своим концом, две сильные руки обвивают мою талию, и сначала я думаю, что это Трэвис портит наш последний, прекрасный момент вместе. Я сопротивляюсь, я кричу, я цепляюсь за Оливера, обхватив его своими бедрами и впившись ногтями в его плечи.
– Нет!
Руки сжимаются сильнее, слишком сильно, чтобы я могла выдержать, и меня отрывают от любви всей моей жизни. Меня тащат прочь сквозь стену пламени, моя кожа горит, мои руки тянутся к нему, мое сердце превращается в пепел внутри этой комнаты. Я брыкаюсь, и дерусь, и проклинаю, и плачу во весь голос.
– Оливер! Нет! Отпусти меня! Отпусти меня!
Я кричу как банши[50], сумасшедшая, совершенно потерявшая контроль.
Оливер все еще борется на кровати, пытаясь вырваться, и теперь я едва могу его видеть, поскольку слезы и дым застилают мне глаза, и мы отступаем все дальше и дальше.
– Отправляйся в ад! – Я кричу, размахивая ногами, царапаясь ногтями. – Я ненавижу тебя! Ненавижу! Отпусти меня! Оливер!
Его имя состоит из дюжины душераздирающих слогов, мой крик отдается эхом, когда меня несут вниз по лестнице и через гостиную.
– Иди, Сид. Убирайся отсюда к чертовой матери.
Он выталкивает меня за дверь, пока я не падаю навзничь, приземляясь на бетонное крыльцо, и в изумлении наблюдаю, как Гейб разворачивается и направляется обратно внутрь.
К месту происшествия подъезжают пожарные машины, красные и синие огни напоминают о дне, который никогда не уйдет у меня из головы. Мои руки сморщенные и ярко-розовые, часть волос опалена, а одна сторона лица как будто тает. Но мне все равно, мне абсолютно все равно, потому что два моих любимых человека заперты в горящем здании, а я здесь.