Кип идет за мной по парковке, в это время четверо подростков бросают сигареты на землю, тушат окурки начищенными ботинками и сверкающими каблуками. Они выглядят перепуганными, разом замолкли все разговоры, все уткнулись в телефоны. Я киваю им, когда мы проходим мимо и заходим через заднюю дверь. Из меня вырывается невольный вздох от их реакции.

Я это ненавижу.

Большинство копов в моем отделе упиваются властью… им нравится эффект устрашения, который приходит вместе со значком и формой. Они расхаживают, выпячивая грудь, почему-то думая, что наличие заряженного оружия в кобуре каким-то образом может компенсировать отсутствие члена между ног.

Но не я: я просто ненавижу, когда люди съеживаются, если я прохожу мимо, или отводят глаза, когда я пытаюсь им улыбнуться. Я ненавижу, что они избегают меня, когда я всего лишь пытаюсь помочь.

Кип понимает это. Его страсть спасать людей так же велика, как и моя, с тех пор, как он потерял родителей в подозрительном несчастном случае на лодке. Он не стремится соответствовать квоте или запугивать гражданских до полного подчинения. Он просто хочет приносить пользу.

Вот почему из нас вышли чертовски хорошие напарники.

Звуки дерьмовой мейнстримной музыки доносятся до нашего слуха, пока мы идем с задней стороны здания, заглядывая в пустые комнаты, чтобы убедиться, что там нет подростков, устроивших оргии. Звуки из рации раздаются в тихих коридорах.

Кип использует это как прекрасную возможность дать мне очередной непрошеный совет по поводу сестры.

– Тебе в ближайшее время нужно будет потихоньку ослаблять поводок, чтобы не сойти с ума, когда она вырвется навсегда. – Предостережения Кипа просачиваются в мой разум, и я отвечаю ворчанием. Он добавляет: – Ты не можешь присматривать за ней вечно.

– Кто сказал?

– Говорит парень, который это пытался сделать и провалился. Джослин ненавидела меня целых два года, потому что я постоянно контролировал ее личную жизнь и отпугнул ее тогдашнего парня.

– Молодец. Если этот слюнтяй сбежал, значит, он был недостаточно хорош для нее.

Кип ухмыльнулся:

– На сто процентов.

Мы отбили кулачок.

– Но суть не в этом, – продолжает он, расхаживая рядом со мной с засунутыми в петли ремня пальцами. – Суть в том, что она ненавидела меня. Не разговаривала со мной годами, потому что была в бешенстве и обижена, и это было чертовски больно после потери родителей. У меня никого не было.

Я провожу ладонью вдоль подбородка, втягивая воздух:

– Да, понятно, но Пич не такая колючка. Она слишком мягкая, чтобы долго злиться на меня.

– Это потому, что она еще не нашла парня, которого тебе бы захотелось прибить. Подожди и посмотришь, как она отреагирует, когда ты попытаешься сунуть свой нос туда, куда не следует, а парень, которого она любит, разобьет ей сердце. – Он бросает на меня пронзительный взгляд. – В ответ она разобьет твое сердце.