Он помолчал, вероятно, размышляя об этом.
– Думаю, где-то после смерти моего отца.
Здесь была какая-то связь, я знала, что она есть. Броуди никогда не любил говорить о своих родителях, особенно об отце. Он вообще мало что рассказывал мне о себе, за исключением того, что тот умер, когда мне было семнадцать.
– Я помню похороны, – тихо сказала я. Я никогда этого не забуду; в моей молодой жизни было слишком много похорон. Но что меня больше всего поразило в этих похоронах, так это то, насколько они были пышными, сколько на них было цветов, насколько все было изысканно по сравнению с крошечными, скромными службами для моих родителей… и сколько людей пришло на похороны человека, чей сын так и не сказал о нем ни слова. – Ты не плакал.
– Нет, – сказал он. – А ты плакала. – Он переплел наши пальцы. – Ты все время держала меня за руку.
Я провела большим пальцем по его татуировке на ладони, изображающей розу и лозы.
– Эту руку, – прошептал он.
Я поцеловала его ладонь, татуировку.
– И это ты тогда тоже сделала, – сказал он.
Да. Я тоже это вспомнила.
– Так вот в честь чего татуировка?
– Да.
Ого. Мне всегда было интересно… но я никогда не была уверена.
Я была там, когда он делал эту татуировку. Мы с Джесси оба были рядом. Мы пошли в тату-салон за татуировками, которые, как он обещал, мы сделаем вместе, когда наша мама умрет. И хотя у нас были набиты абстрактные ангелы с высокими, гордыми крыльями – у Джесси, большие, на внутренней стороне руки, и у меня, маленькие, на лодыжке, – на руке у Броуди были набиты роза и лозы.
Это произошло сразу после похорон его отца.
– По-моему, ты был немного пьян, – сказала я, вспоминая.
– Может быть, – сказал он. – Немного. Но я знал, что делал.
Я поднесла его руку к губам и снова поцеловала розу. Затем мой взгляд упал на татуировку на его предплечье.
– Ты когда-нибудь объяснишь мне, что она значит? – я провела кончиками пальцев по рунам. –