Она хорошая, мой адвокат.

Я сама виновата, что оказалась в тюрьме. Устроила скандал, дебош, эпатаж.

Нанесла человеку телесные повреждения.

Сломала красивый венский стул, кощунственно использовав его как орудие.

И насчёт стула полностью признаю свою вину. Женщину в ярости от ротвейлера отличает только помада. Лёгкий ажурный стул разлетелся в щепки.

И невинная лесная нимфа у струй маленького фонтана, которую я столкнула, пострадала зря.

И соседи, которым я нанесла шок отборный русский брань , не должны были высовываться из-за своих занавесок, чтобы лучше видеть и слышать.

Но насчёт того, что тот, кого я слегка покалечила, человек — поспорю.

Он явился на заседание несчастный, оскорблённый, в воротнике Шанца.

Я повредила ему, бедняжке, шею. Нанесла и физический, и моральный вред.

Только не человек он. Мразь! Гнида! Мерзкая тварь!

Но до него мы ещё дойдём.

Я выдохнула. Перевернула страницу. На чём я там остановилась?

На том, что в этой двухместной «палате» не так уж и плохо.

Чисто. Сухо. Тепло. Для меня, знающего о французской тюрьме, кроме «гильотины», «Бастилия» и «Узник замка Иф» даже уютно.

На стене расписание занятий. Французские власти великодушно позволяют оступившимся женщинам попробовать себя в качестве флориста, послушать проповедь, поиграть во дворе в петанк.

Я здесь седьмой день, и у меня уже есть маленькая библия в потёртой кожаной обложке, букетик сухоцветов, немного пахнущий лавандой, и синяк на коленке от большого металлического шара.

А ещё французско-русский разговорник — подарок всё той же Натали.

Здесь никто не говорит даже на английском не то, что на русском, — не говорит, не понимает. Где она взяла разговорник, не буду даже гадать, но он прекрасен.