Мое отражение скалится кровавой улыбкой. Рот Ренаты разрезан от краев губ до скул. Эта сволочь смеется и не сводит с меня взгляда безумных зеленых глаз.

«Глупая, глупая малышка Ева, – поет она, – наивная тупая дурочка…»

Я отворачиваюсь.

Среди кусков хлеба на кухонной тумбе лежит широкий, длинный нож для мяса. На блестящей металлической поверхности я опять вижу свое отражение.

«Он использовал тебя», – хохочет оно.

– Прочь, – шепчу я, хватаясь за горло.

Мне не хватает воздуха.

В горле и груди будто ржавые гвозди, они режут меня изнутри, пронзают глубже…

«Все, все, все, – поет она, как колыбельную, – он записал каждый твой шаг, ты для него просто жалкий червяк; джекпот для шпиона, который нашел глупую зайку, чтобы затем перебить всю шайку…»

Я кусаю губы до крови.

Закрываю уши, чтобы не слушать этот жуткий смех, выгоняю из головы все мысли и чувствую, как слезы бегут по щекам.

Он меня предал?

Предал…

Использовал…

Нет!

Здесь что-то другое. Виктор бы со мной так не поступил! Нужно разбудить его и поговорить, уверена: найдется разумное объяснение. Он ведь… он не мог!

Пол уходит из-под ног. Стены дрожат, и я теряю равновесие, падаю на колени, одновременно ужасаясь треску стекол за спиной. Поднимаю глаза и вижу ее. Рената. В ее руках тот самый массивный нож с кухонной тумбы, а на лице полосы крови и улыбка до ушей. Ее любимая гримаса, дикая и острая, пугающая до сердечного приступа. Те, кто считает, что от страха умереть нельзя, не видели оскала Ренаты.

Я так долго сдерживала эту тварь… и вот она явилась: режет меня взглядом, ищет пробоину, чтобы забраться внутрь и завладеть штурвалом. Но я не позволю. Не теперь. Никогда!

– Он сдал тебя, – говорит эта чокнутая из зазеркалья, – наивная ты идиотка. Еще и воспользовался по полной программе.

– Я этого не знаю! Возможно…