– Ты не понимаешь, Оэн. Песня вовсе не грустная. В ней не о смерти поется, а о том, что люди помнят Иисуса Христа.
– А я не хочу помнить, что он умер! – с железной логикой возразил Оэн.
Бриджид сникла. Я погладила ее по руке. Она старалась изо всех сил, просто Оэн слишком упрямился.
Вдруг от двери послышалось:
Когда на душе беспросветность одна И мнится: не выхлебать горе до дна — Мы слышим в гудении ветра и вод: Он нас не оставит, Он снова придёт.Тихим, мягким голосом Томас допел:
Воистину, только под ношей вздохнём, Как волны и ветер напомнят о Нём.Под глазами Томаса залегли темные тени, рубашка была измята, сюртук запылен. Несмотря на непорядок в одежде, Томас шагнул к кровати и забрал Оэна из моих рук. Оэн сразу прильнул к нему, однако не успокоился, а, наоборот, снова зарыдал.
– Тише, тише, малыш, – приговаривал Томас, гладя Оэна по спинке. – В чем дело? Что случилось, а?
Я поднялась с кровати, Бриджид последовала моему примеру. Друг за дружкой мы покинули детскую, оставив Томаса нянчиться с Оэном.
Бриджид шла первой. Я окликнула ее, и она, обернувшись, явила лицо, исполненное неизбывного горя. Перед таким лицом мой вопрос «Вы в порядке?» прозвучал по-дурацки. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, Бриджид кивнула.
– Это у него в отца, – заговорила она через несколько секунд. – Мои дети, все четверо, вот так же во сне плакали. Да только муж мой, покойник, быстро истерики пресекал. Суровый был человек, не то что доктор Смит. Здоровья никакого, одна злость – за счет нее и выживал. Если б не злость – куда раньше помер бы. Сам на износ работал и от нас того же требовал. Такого слезами не разжалобишь, нет, нечего и думать.
Казалось, Бриджид сама с собой говорит; в любом случае вопрос и даже междометие с моей стороны прервали бы исповедь, в которой она, судя по всему, очень нуждалась. Вот я и молчала.
– Мой внук стал доктора Смита папой звать, а я скандал закатила. Просто слышать этого не могла. Теперь доктор Смит для Оэна – Док. Не папа, не дядя Том и даже не Томас! Получается, уважения к благодетелю ни на грош, и всё по моей вине.
Бриджид перехватила мой взгляд, как бы взмолилась: скажи, Энн, что меня Господь простит! Я опустила веки – дескать, конечно, Бриджид, вы будете прощены, а вслух добавила:
– Томас хочет, чтобы Оэн твердо знал, кто его отец. Томас любил Деклана и очень трепетно относится к его памяти.