— Ну, прожили бы как-нибудь, — небрежно взмахивала изящной ручкой Ольга Ивановна. — Ладно, я пошла. До завтра, деточка.

И, чмокнув Наташу в щеку, она уходила — неторопливо, с достоинством.

Наташа не раз задумывалась над тем, откуда в Ольге Ивановне столько силы… и это была какая-то особенная сила, непохожая на ту, которой обладала бабуля. Главными качествами бабушки были властность и требовательность к себе и другим, а Ольга Ивановна смотрела на мир, как на сон, не имеющий ровно никакого значения. Но она вовсе не отворачивалась от реальности, от трудностей бытия, нет. Просто не обращала на них внимания. Не сосредоточивалась. Считала все проблемы чем-то несущественным, преходящим. Ну, в общем-то Наташа тоже думала, что все проходит, только ей никогда не удавалось заложить эту идею в самую глубину души. В этой самой глубине то и дело вспыхивала тревога — по множеству поводов и вовсе без повода. Наверное, это у нее от родителей…

Наташа достала из холодильника пакет молока и половину сухого батона, села к столу, потянулась к чашке — грязная, помыть бы надо, — но делать ничего не хотелось. Было бы молоко в картонном пакете — можно было бы обойтись без чашки. Но картонные пакеты дороже, а Наташа давно уже привыкла подсчитывать каждую копейку, экономить на всем, на чем только можно и на чем нельзя. А что делать? Несмотря на все бабушкины заслуги перед родиной и отечеством, несмотря на комсомольские стройки и ударный руд у станка во время Великой Отечественной, ее пенсии хватало только на лекарства. Но ведь нужно еще платить за квартиру. за свет, за телефон… вот и получалось, что, купив бабушке два апельсина на четыре дня, сама Наташа бывала вынуждена довольствоваться молоком и хлебом. И кашей, конечно. С растительным маслом, потому что сливочное она считала слишком большой роскошью. И ведь нельзя сказать, что ей мало платили. Хотя Наташа была всего-навсего уборщицей, она знала массу людей, которые получали гораздо меньше, сидя на вроде бы приличных должностях. А у нее — целых четыре тысячи в месяц… Ну, это только потому, что Вадимыч не человек, а просто чудо из чудес. Всем бы фирмам таких хозяев.

Наташа все-таки поднялась, достала из кухонного буфета чистую чашку. А заодно едва ли не впервые в жизни внимательно посмотрела на этот самый буфет. Интересно, в каком году он родился, бедолага? Весь облупился так, что невозможно даже догадаться, какого он когда-то был цвета. Дверцы перекосились, скрипят, стекла помутнели то ли от старости, то ли просто оттого, что их никто никогда не мыл. А ведь и в самом деле, подумала вдруг Наташа, их никто никогда не мыл. Домашние дела в их семье считались вещью второстепенной, главное — духовность.