Мы с Пиппой с облегчением смотрим друг на друга. Ну хотя бы что-то.
– Мы будем на месте, как только сможем, – уверяю я женщину.
Я вешаю трубку и смотрю на Пиппу. Я чувствую себя потерянным и сбитым с толку, и вот мне уже снова десять, и я возвращаюсь домой к маме, которая спит в три часа дня с задернутыми шторами. Мне в душу проникает гнетущее ощущение разочарования и ужаса.
– Думал, ей лучше, – говорю я Пиппе. – Думал, она справляется.
– Я знаю, – кивает она все с тем же обеспокоенным лицом. – Я тоже. Но выздоровление – это не линейный процесс.
Я молчу, потому что не хочу говорить о возможности, что ей могло вовсе и не становиться лучше.
Следующие полчаса мы едем в тишине, а я переосмысливаю все, что раньше считал правдой.
Я думал, маме лучше и ей больше не требуется контроль над каждым моментом ее жизни.
Считал, что смогу со всем справиться.
Единственный раз в жизни я решил, что могу сделать что-то для себя.
* * *
– Я отправлю тебя домой, – говорю я Пиппе, когда мы подъезжаем к больнице. Я весь на иголках из-за нервов, усталости и обиды. – Я должен разобраться с этим один. Я вызову тебе такси.
Она смотрит на меня с пассажирского кресла, как будто не верит.
– Нет.
– Да. – У меня внутри все стискивается от напряжения. Мой инстинкт брать на себя ответственность и все исправлять сейчас выкручен на максимум. Но даже я вижу, что все мои предыдущие действия не принесли никаких результатов.
Я просто, на хрен, потерян. Я понятия не имею, что делать.
– Я не поеду домой, – заявляет Пиппа и складывает руки на груди. Я слышу упрямство в ее голосе и тяжело вздыхаю.
Если мама не способна на прогресс или даже на
Мою грудь скручивает от боли. Все, что мы вчера друг другу сказали, – зря.