В его голосе не было просто злобы. В нём стояла та же старая, знакомая боль, что жила и во мне. Но я не позволила себе дрогнуть.

– Ты думаешь, мне было легко сказать те слова? – выдохнула я, глядя ему прямо в глаза. – Но видеть, как другая женщина целует тебя у меня на глазах, было тяжелее смерти.

Его лицо исказила гримаса, будто от физической боли.

– Я не изменял тебе, – его голос был тихим и жёстким, как удар кинжалом. – Никогда. Но ты так легко поверила в это. Так легко... вычеркнула меня.

– Я видела это своими глазами, Макс! – голос снова предательски дрогнул, выдав всю накопленную боль. – В тот день я пришла к тебе, чтобы...

Я чуть не сорвалась, едва не рассказав о дочке, но слова застряли у меня в горле комом предательства. Я не могу. Не сейчас. Не здесь. Эта тайна – единственный щит, что отделяет мою дочь от этого холодного мира и человека, который однажды уже разрушил наш общий. Я чувствовала, как правда рвётся наружу, и сжала зубы так, что свело челюсти. Он ничего не узнает о ней.

– Я пришла, потому что очень соскучилась, а нашла тебя в объятиях Евгении. Что я должна была подумать?

Он резко сделал шаг навстречу, и его лицо стало маской холодной ярости.

– Ты должна была дать мне слово! Хотя бы одно! Вместо этого единолично вынесла приговор. Молчание. Бумаги от адвоката. Ты поступила со мной как с преступником, не дав возможности на защиту.

Тот поцелуй... Это был не порыв страсти. Это было холодное, расчётливое унижение. Презрение к нашему браку. К нам. И если бы я осталась выслушивать его оправдания, это бы означало, что я готова простить такое. Что моё достоинство ничего не стоит. Что я согласна быть той, кого можно предать, а потом откупиться парой ласковых слов.

Я так не могла. Я должна была убить всё это в себе. Сразу. Окончательно. Иначе бы я сломалась. А у меня нет такого права, потому что во мне уже жила его частичка, которую он тоже предал, даже не зная о ней. Лучше я буду для него стервой, которая ушла без слов, чем жалкой дурочкой, которая плачет и просит любить себя.

– Так объясни сейчас! – сорвалось у меня, срываясь на крик, в котором слышались все шесть лет отчаяния. – Объясни, что это было, если не предательство?

Он замер, и по его лицу пробежала тень. Казалось, он вот-вот разразится гневной тирадой. Но вместо этого губы его искривились в ледяной усмешке.

– Нет, – тихо произнёс он, и это прозвучало страшнее любого крика. – Ты потеряла право на мои объяснения в ту секунду, когда повернулась ко мне спиной. Теперь ты здесь, потому что тебе что-то от меня нужно. И мне... внезапно стало интересно, на что ты готова, чтобы это получить.