– Я не могу сказать, в чем именно смысл этой татуировки, но я всегда был зол на тебя.
– За что? – удивилась я.
– За то, что ты такая красивая, свободная и беспечная и что при всей кажущейся доступности утекаешь, как вода из пальцев, ты и здесь, и там, и везде, но нигде конкретно и ни с кем по-настоящему. За то, что у тебя такие волосы, от вида которых у меня случался гормональный шок, и за то, что ты постоянно снилась мне. То заманивала меня в класс, то зажимала в туалете, то приходила в раздевалку и сама разводила на секс. Из-за этих снов мне начинало казаться, что между нами действительно что-то есть, но в реальности ты никогда и не обращала на меня внимания, если, конечно, не считать прошлый Новый год.
– Я очень плохо помню прошлый Новый год. Но то, что мы целовались, помню. Ты так на меня смотрел, ты всегда так смотришь… Не понимаю, что тебе мешало проявить себя раньше? Откуда мне было знать, что я тебе нравлюсь?
– И превратиться в еще одного Мартова? – Его рука переместилась с колена на внутреннюю сторону бедра, а пальцы другой ухватили за подбородок. – Пойдем завтра в клуб! Ты наденешь красное платье, и мы будем танцевать всю ночь.
– В понедельник математика. Какие танцы?
– С того дня в моих снах ты появляешься только в нем.
– А Мартову оно не нравится.
– Оно не может не нравиться.
В чем же его секрет? Как ему удалось занять собой все мои мысли? Почему раньше я боялась его, а теперь сердце замирало от каждого слова и все на свете становилось неважным?
Конечно же, я обращала на него внимание и прежде, но эта накопившаяся в нем злость на меня ощущалась всегда. Я боялась его, как боятся высоты под ногами, ослепляющих вспышек молний, несущих за собой грозу, или полуразрушенный старый дом в ночном поле.
Но теперь я будто шла по натянутому над пропастью канату, и адреналин, закипая в крови, превращался в заглушающую все страхи эйфорию.
Когда географичка вернулась в класс, она застала весьма откровенную для школьных стен сцену, однако стыдно нам не было. Только смешно. Отныне никакой власти над нами школа не имела, и можно было творить любую дичь. Вызов, провокация, азарт – чувства, которые пробуждал во мне Ершов, освобождали и придавали смелости. Такой же была и Ксюша, но до него ей было еще далеко.
Когда в субботу утром я зашла к ней в комнату, она весело прыгала на кровати в футболке и пижамных шортах и во все горло голосила под музыку:
Звонки без ответаТвое холодное сердце запретно, но так безупречноИ я на коленяхДержу твое черное сердце…