Меня буквально всю трясет от злости, а кулаки сжимаются и разжимаются. Зудят стукнуть так, чтобы стало больно. Чтобы боль в сердце от жгучей несправедливости и предательства заглушила физическая боль. Осознание того, что мой родной и любимый человек — отец — свои принципы и эгоизм поставил выше, чем счастье любимой дочери.

— Могу! Могу и буду, потому что считаю его отвратительным человеком, не достойным тебя, и я не потерплю его рядом с тобой и со своей внучкой.

— Эта внучка — его дочь!!! Его плоть и кровь! — голос срывается на хрип, и не удивлюсь, если завтра даже шептать будет больно, но сейчас — плевать. — И это не тебе решать, кто достоин быть рядом, а кто нет. Кем ты себя возомнил, а? Господом богом, что решаешь все за всех?! Почему ты лезешь в мою жизнь и не можешь просто быть счастлив, что рядом со мной человек, который любит меня, и которого люблю я?! Ты знаешь его столько лет…

— Именно поэтому ты не будешь со Стельмахом! — отец со всей дури припечатывает кулак в деревянную столешницу. Кажется, еще чуть-чуть, и полетели бы щепки. — Потому что, в отличие от тебя, я слишком хорошо знаю, из какой он грязи вылез и какое дерьмо живёт в нем.

— Замолчи. Слышишь меня, замолчи! Ты не имеешь права лезть в мою жизнь.

— Ты моя дочь!

— Но не твоя собственность! Я не игрушка и не кукла, не марионетка, которой можно крутить и вертеть, как тебе захочется, ясно?! Я взрослая и самостоятельная девушка. Да я, чёрт побери, Серганова и привыкла нести ответственность за свои поступки!

— Какую ответственность, какие поступки?! Этот кобель тебя соблазнил, обрюхатил и исчез, бросив с пузом одну!

— Стельмах не знал ничего! И это я соблазнила. Слышишь?! Я виновата! — тычу пальцем в грудь, а руки нещадно трясутся. — Влюбилась в него, как ненормальная, еще в двенадцать лет и все сознательные годы я мечтала быть с этим человеком, мечтала быть его женщиной, и я добилась этого! Это я была инициатором нашей ночи, я знала, кого соблазняю и никогда об этом не жалела!

В кабинете устанавливается звенящая тишина. Отец смотрит, не мигая, лоб избороздили морщины, а лицо покраснело от злости. Кажется, что сам воздух накален до предела: давит и удушает свое тяжестью.

— Дура! — орет отец так неожиданно, что я подпрыгиваю на месте и отступаю на шаг. — Какая же ты у меня глупая наивная дура! Я не такой тебя воспитывал. Столько молодых и перспективных женихов, которые вот тут, — машет кулаком, — сидели бы у меня! Были бы под полным контролем, а этот… он использует тебя, а потом бросит, как надоевшую игрушку! И ты потом все равно, рыдая, приползешь обратно в родное гнездо, ко мне!