Глава 8 Гита Ноябрь 1132 года
Глава 8
Гита
Я проснулась, задыхаясь и всхлипывая.
Этот сон, опять один и тот же сон: лицо любимого так близко, я чувствую его дыхание, чувствую его тело, свое тело… наше слияние, огонь и дрожь… экстаз…
Переводя дыхание, я опустилась на подушки. И тут же дитя во мне шевельнулось, я ощутила его толчки, мягкие, настойчивые. Это была явь. Я и то, что осталось мне после моего сна… некогда бывшего действительностью.
Положив руку на свой округлый живот, я слушала эти колебания новой жизни в себе и улыбалась. Но одновременно испытывала смущение. Ребенок был частью меня, он мог видеть и мои сны. Я корила себя за них. Это была похоть… самая явная похоть. Ибо любовь моя была изначально греховна.
Я запрещала себе плакать. Надо отвлечься, думать о чем-то другом. И все же… Помоги мне, Пресвятая Дева! — до чего тяжело мне бывало порой! Только сознание долга и гордость заставляли меня скрывать страдания, держаться невозмутимо, даже когда грубость и бранные слова летели мне в спину. И я заставляла себя окунуться в работу, не оставляя времени на печаль. Даже занялась столь хлопотным делом, как торговля шерстью. И это занятие увлекло меня, да и выгоду принесло немалую. Цена на шерсть росла из года в год, и это давало прибыли больше, чем ведение хозяйства по старинке.
В положенный срок я отвезла шерсть на ярмарку в Норидж, отказавшись от услуг перекупщиков. Я сумела напрямую сойтись с фламандскими покупателями, заключила с ними договор на продажу шерсти на этот и на следующий год. В конце концов у меня на руках оказалось столько звонкой монеты, сколько мне никогда не приходилось видеть. Я была несказанно рада этому. Ведь, значит, я не пропаду одна, смогу поддержать своего ребенка, а что до моего позорного положения, то богатство может набрасывать покров и на позор.
И конечно, я смогла позволить себе кое-что из роскоши.
Сейчас, оглядывая покой, я уже с трудом могла припомнить, какие некогда здесь царили разгром и запустение. Теперь здесь стало уютно, даже богато. Холодный камень пола покрывали овчины, вдоль стен стояли резные сундуки, на крышках которых лежали вышитые подушки. Столь же ярко было вышито и покрывало на моей широкой кровати. Да и сама кровать — не сделанная местным мастером, а привезенная из городской мастерской, — представляла собой не просто ящик с соломой, а была выточена из крепкого дуба, и ее покрывал мягкий матрас, наполненный шерстью, сеном и лавандой, поверх которого лежала перина из мягчайшего пуха. Даже Эдгар, с его любовью к роскоши и удобствам, счел бы такое ложе вполне пригодным.