Открыв глаза вновь, в который раз выныривая из тусклого и вязкого марева, Ксения долго рассматривала потолок, освещенный ночником, когда поняла, что не одна. Медленно повернула голову и увидела Глеба.

Он сидел в странной позе на стуле, закинув ногу за ногу, но откинувшись на спинку. Руки свесились вдоль тела — безвольно, устало, будто бы в них он держал весь мир, а теперь уронил его ненароком. Точно так же безвольно свесился и подбородок на грудь. И длинные волосы совсем закрывали лицо. Не нужно было много ума, чтобы догадаться — этот человек заснул практически на ходу. Здесь. С ней.

Ксения словно сама чувствовала всю тяжесть, давившую на него, и с радостью бы подхватила мир, ускользнувший из его рук, если бы только имела хоть немножечко сил. Как когда-то, еще совсем недавно… так давно…

Под светом ночника она рассматривала Глеба — на его фигуре лежали тени, скрывавшие от нее живость черт, так что можно было усомниться, не спит ли она снова. Но теперь Ксения хорошо помнила каждый мазок, каждый штрих природы, щедро одарившей Глеба. Ее память впечатала их в себя, едва Ксения рассмотрела его однажды. И она всегда могла легко нарисовать его портрет, если бы только позволила себе.

Его лицо — до каждой морщинки.

Его тело — до каждой родинки.

Его руки — знакомые и родные.

Он весь — родной и близкий. Свой… Свой!

И теперь, как никогда раньше, важно узнать о неупущенном времени.

Его и без того потеряно много.

Она не жалеет, ничуть… но, оказавшись у края, видишь все иначе, и отрицать очевидное больше не имеет смысла. Теперь она готова начать сначала, без оглядки, с чистого листа. Больше не хочет быть одна… одна — устала, и не боится в том признаться ни себе, ни родителям, ни Глебу.

Отец, несомненно, прав, называя ее трусихой. Она ведь боялась, до одури боялась снова верить, мечтать, ждать, желать, надеяться. Потому что знала, как больно, когда теряешь — в одно мгновение, навсегда, безвозвратно. Сил смириться — нет, их хватает лишь нарастить панцирь, за которым можно спрятаться от непрекращающейся муки, и жить в собственном мире, никого в него не впуская.

И все же впустила. Глеба впустила. Долго не замечала, как много места он стал там занимать, и когда начала возвращаться не к себе… к нему. Но и остаться не могла. Не верила, что так бывает, а случилось. С ней случилось. Снова.

И не знала… Она не знала, кого теряет — Ивана, Глеба, себя. Отбрасывала все, чем жила последние два года, ломалась без панциря, задыхалась, гноилась заживо, загоняя себя в безысходность.

Пока не увидела его, упершимся ладонями в стекло. Всего и остается — сделать несколько шагов…