На часах уже пол восьмого, где же его носит? 

Шум шин подъезжающей машины привычно резанул по нервам. Лида, опять же привычно смирив зашедшееся сердце и даже не гадая уже, сколько еще она вот так будет реагировать на него, открывает дверь за секунду до стука. 

Да, Влад теперь стучится в ее дом. 

И дом опять ее. 

На автомате уклонившись от массивной лапы, желающей притянуть ее для поцелуя, Лида коротко инструктирует Влада:

- Он поел, поэтому кормить не раньше чем через два часа. - строго смотрит на склонившегося к коляске мужчину, - не раньше! Как бы ни просил. 

- Да ладно тебе, котенок, - бубнит Влад, не отрывая взгляда от младенца, тянущего к нему ручки, - все понятно… 

- В прошлый раз ты тоже так говорил, - укоряет Лида, - ладно… Памперс здесь, я только что меняла, если ничего экстренного не случится, должно хватить до моего прихода. Гуляй, пожалуйста, по аллейке, там меньше машин рядом ездит. И я очень прошу, не подпускай к коляске того страшного  лысого человека! Я в прошлый раз еле успокоила. И вообще… 

- Котенок, не перегибай, - Влад, оторвавшись от ребенка, поворачивается, делает шаг к ней. 

Лида синхронно с ним отступает назад. 

И твердо смотрит в светлые опасные глаза, запрещая себе поддаваться. 

- Я не перегибаю. Хватит ему стресса. Он так заикой станет раньше, чем говорить начнет. 

Не выдержав, Лида отворачивается, дает слабину. И вздрагивает, когда ощущает его близко, очень близко. 

Влад тяжело дышит ей в макушку, сжимает кулаки, отводя руки, с силой засовывая их в карманы. 

- Котенок… 

Хриплый тихий голос царапает, колени сразу дрожат, сердце колотится бешено. И живот тянет. 

Но Лида находит в себе силы повернуться, твердо посмотреть в глаза. Уже не светлые. Тяжелые, темные. Давящие. 

- Ты мне обещал. 

Дышать трудно, хочется качнуться к нему, дотронуться. До боли в пальцах хочется провести руками по небритой щеке, по груди. Хочется, чтоб прижал к стене, так знакомо-привычно впился в шею губами, так тяжело-властно подхватил под ягодицы, рванул блузу на груди… 

Лида привычно гонит от себя эти неуместные желания, списывая на реакцию тела-предателя, все еще скучающего по Расписному.