– Возьми леденец – он с мятой.

Алов помотал головой.

– Ничего, сейчас пройдет…

Он сложил руки на столе и опустил на них голову – так ему было немного легче.

Жарков сочувственно похлопал его по спине.

– Я сам этой чистки боюсь до припадков. Я попросил Драхенблюта, чтоб он меня услал куда-нибудь в Европу на это время, но он ни в какую! Говорит: «ОГПУ устроено на принципах равенства, так что чистка касается всех!»

Алов только усмехнулся про себя. Ни о каком равенстве в ОГПУ даже речи не шло: одним можно было быть дворянами, а других за это лишали куска хлеба. Одни работали, как проклятые, а других отправляли резидентами за границу, где они мало того, что жили на всем готовом, так еще и получали по двести пятьдесят долларов в валюте. Ни собраний тебе, ни «добровольных» взносов в «Осавиахим», ни чисток.

– Пойдем в буфет напьемся? – предложил Жарков. – Я угощаю.

Алов кивнул. Водка подорожала на шестьдесят копеек и отказываться от щедрого предложения было глупо.

5.

Вернувшись из буфета, Алов долго сидел за столом, пытаясь собраться с мыслями.

Чистка была назначена на 12 ноября, и у него оставалось очень мало времени. Вот спросят его о достижениях, и что ему предъявить?

Жарков был прав: дворянское происхождение могло сыграть с Аловым злую шутку – его наверняка обвинят в социальном кумовстве и желании выгородить классово близких элементов.

Но кого следовало уволить? Все сотрудники в его секторе были нужными и важными.

Алов позвал к себе Диану Михайловну и спросил, кто, по ее мнению, должен попасть под сокращение. Та засуетилась и принялась рассказывать про переводчицу Анечку, у которой маленький ребенок, и про Николая Петровича, у которого болят колени:

– Если его выгнать, он просто погибнет!

Зазвенел телефон, и Алов замахал на нее рукой: «Идите!», но Диана Михайловна не двигалась с места.

– Товарищ Алов, – жалобно проговорила она. – А меня не выгонят? У меня тоже дети…

– Будь моя воля, я бы вас ни за что не уволил, – отозвался он. – Вы слишком ценный кадр.