Они молча кивнули в ответ.
— Что будешь делать? — спросила Оксанка.
Я обвела глазами затоптанный пол, стеклянное крошево, бурые пятна в том месте, где Митьке разбили нос:
— Пока приберусь, а там видно будет.
— Не сиди тут одна, приходи, — попросила Оксанка.
— Спасибо тебе, подружка! — улыбнулась я грустно.
Оксанка тяжело вздохнула:
— Пойду, покормлю Леньку, да прослежу, чтобы Васька с перепугу не напился.
И она побежала домой.
Я захлопнула дверь, села на пол и громко завыла.
Мой мир погрузился в горючую бездну, из которой выныривали то Антон, то Оксанка. Я все плакала и плакала, и слезы смывали один эпизод за другим: улицы Москвы сквозь запотевшее стекло автомобиля, струи дождя, в которых захлебнулись дворники, а может, и не дождь это вовсе, а ручейки, застившие глаза? Телефонная трубка, испуганный голос Алисы, тревожный взгляд Антона, его слова: «Алиса, потерпи! Домой пока нельзя, там холодно, окна разбиты, стекло на полу», плеск жидкости в бокале, знакомый запах коньяка, глоток чего-то терпкого и длинная черная пауза…
Очнулась я в темноте и не сразу поняла, где нахожусь. Я поднялась, огляделась: квартира на Плющихе, за окнами ночь, сквозь плотно задернутые шторы пробивается свет фонаря. Диван разобран, но не расстелен, мы лежим одетые поверх одеяла: я под халатом, Антон в свитере и джинсах.