«Отстань уже!», — ворчу ему в ответ.
И всю дорогу до нужного дома прикидываю, каким родится их ребенок. Рыженькая, очень кудрявая озорная девчонка. Или черноволосая кареглазая смугляночка? Совершенно не важно, какая. Она точно будет расти в любви.
Потом мои мысли опять возвращаются к фото мамы и Германа. Если он — мой отец, почему я темненькая? И каким родится мой ребенок? От слова «родится» у меня по спине опять бегут мурашки.
Паша
Паша
— Все хорошо, точно?
— Да. — Отвечает она, но голос в трубке звучит неуверенно.
— Все нормально, Ань? Ты будто охрипшая.
— Нет. Просто захожу в кафе, говорю тише.
— Понятно. Я говорю, что вчера писали всех на студии одновременно. Приезжал саксофонист, а наш Ярик играл на рояле. Прикинь! На рояле! Я даже не думал, что он
— Это та красивая медленная песенка, да?
— Да! А потом все так неожиданно начинает оживать.
И я рассказываю ей все до мельчайших деталей. Как не спеша со второго куплета начинал пощипывать струны. Осторожно, словно боясь нарушить тишину и плавность мелодии. Как Ник осторожно постукивал палочкой с наконечником по тарелке, улыбаясь нам и кивая. Как голос Леськи вдруг стал громче и за секунду раскрутился до высшей точки, будто вихрь, усиленный пением бэк-вокалисток. Как взорвалась вдруг музыка, подхваченная духовыми и ударными. Как наша вокалистка начала подниматься на носочках и буквально подпрыгивать, напрягаясь и краснея в попытке выдать самый чистый и высокий звук. Как внезапно все стихло, и остался один лишь рояль, позволяющий мелодии плавно угаснуть, превратившись в интимное перешептывание клавиш.
Рассказываю, как потом пил кофе до утра и засыпал лицом на табулатурах, одним лишь ухом уже слушая, как сводят и мастерят записанное. А рано утром ребята уехали на радио, у них был эфир. И Боря с радостью занял среди них свое законное место, от которого был несправедливо отлучен в студии. И именно его встретили фанаты на выходе из офиса. Его и остальных. Не меня. И мне все равно, потому что я хочу домой. К ней.
А ей некогда.
— Некогда?
— Да, Паш, мне нужно идти.