Надо подумать, был ли он хорошим сыном и много ли совершил такого, чтобы определить наконец, что же он за человек.

«Да, — сказал Маков себе, — надо определить». Он открыл глаза и увидел кругом постылую белизну. Он услышал, как в соседнем купе летчик лейтенант Карпачев, стуча костылями, рассказывал что-то очень веселое и так звонко хохотал, что даже Маков невольно улыбнулся.

За окном был еще день, и там на железнодорожных путях шла жизнь, которая с детства волновала Макова.

Вот смазчик застучал своим молотком по колесам. Где-то недалеко Маков услышал голос сцепщика и сердитый свисток маневрового паровоза, потом, наверно, прошел главный, с кем-то ругаясь, и за окном вдруг стало как-то очень скучно и тихо, словно после артиллерийского обстрела, и Маков ощутил толчок.

Его брови дрогнули, а к сердцу подступила щемящая боль, и он понял, что это прицепили паровоз к составу и что скоро поезд тронется и поползет мимо колпинских развалин, мимо сожженных рощ и скорбных солдатских могил.

…Ну что ж, когда-то и он воевал в тех местах, но оказался счастливее других и уцелел, сам удивляясь такому удачному исходу.

И вот сейчас он лег поудобней, стараясь подавить в себе одно нелепое воспоминание, связанное с последним ранением, когда его прямо из-под горящего Пскова привезли в Ленинград.

Это расстояние шофер покрыл на «виллисе» за пять часов, и санитары хотели положить Макова на носилки, но он сглупил, пренебрегая помощью, и пошел к регистратуре по длинному коридору, сам открывая двери.

А когда он открыл четвертую дверь, то в сумрачной комнате увидел бывшую свою жену.

И вот тогда там, в регистратуре, чувствуя, что он умирает, Маков поднес свои грязные руки к лицу, словно защищаясь, и вспомнил все, что произошло у него с этой женщиной после такой непредвиденной разлуки.

Правда, как там ни думай, а все это было теперь не так уж существенно: и экспедиция, где он работал начальником, и авария, и следствие, которое велось очень тщательно и слишком долго.

На войне ему некогда было размышлять об этом, да и никакого следа все эти события не оставили в его душе. Но он помнил другое — солнце, медленно катящееся к закату, теплую асфальтовую дорогу и горы облаков, тревожно повисших над Выборгской стороной.

Его освободили под вечер, и следователь проводил тогда Макова до трамвайной остановки и с удивительной прямотой извинился перед ним, и они выпили даже по кружке пива и расстались как хорошие знакомые.

Никогда еще в жизни мир не казался Макову таким прекрасным, как в те первые мгновения, когда он вышел за ворота с узелком в руке и увидел женщин, яркие деревья за железной оградой и тонкий дымок в саду, где жгли прошлогодние листья.