Она увидела машиниста Зябликова, торопливо шагавшего по пустынной улице с железным сундучком в руке. Он тоже заметил тетю Олю и направился к скверику.

— Ну, что ты навалилась на девчонку? — сказал он, обращаясь к тете Оле. — Вставай, а то задавишь.

— Да ведь убьют ее, Кузьмич.

— А чего же ты здесь торчишь? Забирай ребенка и беги в туннель.

— И верно. От страха я сразу-то и не сообразила. Да, с вызовами-то как же?

— А никак. Нынче и без вызовов каждый на месте будет. Там и отдашь. Ну, беги, а то летчик уже на второй заход разворачивается.

В глубоком туннеле, который соединял город с вагоноремонтным заводом и с депо, тетя Оля переждала бомбежку и, держа девочку на руках, снова оказалась в скверике, откуда только что отошла машина, забрав двух мертвых женщин и все принадлежавшие им вещи, кроме чайника.

Куда направилась машина, никто не знал.

В тот день тетя Оля обошла все больницы и госпитали, но там слишком много было убитых женщин, привезенных из разных концов города, и девочка не могла разобраться, кто ее мать.

Все эти мамы крепко спали. Их лица были покрыты марлей, а сложенные на груди руки выпачканы землей. Девочке было года три, но с перепугу она забыла все и не могла назвать ни своей фамилии, ни своего имени.

Так появилась у тети Оли дочь.

В следующее свое дежурство тетя Оля попросила всех присутствующих принять участие в судьбе девочки и придумать для нее имя.

После долгих споров девочку решили назвать Поленькой, то есть так же, как называли когда-то Колганову.

С тех пор как в домике тети Оли появилась Поленька, прошло семь лет. Девочка росла, хорошела, а тетя Оля старилась и в минуты раздумья с особой остротой замечала, как благоустраивается мир, в котором она жила.

Давно исчезли старые паровозы и вагоны четвертого класса. Вместо извозчичьих пролеток у вокзала появились автобусы, а за переездом, на пустыре, выросли четырехэтажные каменные дома. Сверкающий, как ледяная глыба, огромный элеватор и новое здание электростанции из бетона и стекла украшали теперь маленький городок, где когда-то было много нищих и церквей.

Только вагон, где помещалась дежурка, все еще торчал на прежнем месте и неизвестно почему поскрипывал обшивкой даже в тихую погоду.

— Хоть бы ты сгорел, проклятый! — говорила тетя Оля, когда мыла полы и вынимала из-под ногтей занозы.

Но вагон не горел. Перегороженный внутри на несколько отсеков, а снаружи обнесенный завалинкой, он только все заметнее накренялся в ту сторону, где росли березы, словно стараясь прислониться к ним.

Этот вагон лет сорок тому назад был прозван «брехаловкой», но официально он именовался пунктом обмена, или дежуркой, куда собирались сменные бригады в ожидании своих паровозов, которые были еще в пути.