— Вы про донос говорили…

— А донос, хе-хе, — (он чуть ли не потирает руки — от удовлетворения, что сейчас откроет мне глаза на всю бездну человеческой низости), — донос эта красавица написала из-за того, что я в той статье, среди прочего, покритиковал и ее мужа — написал, что нон-фигуративные работы ему удаются лучше, чем строители Чернобыльской атомной, и это была чистая правда. Перед этим его за нон-фигуративы долго били, и ему пора было определяться. Год был, знаете, переломный — уже прошла волна арестов, Заливаха сидел, Горскую убили, кучу людей поисключали из Союза, позаносили в черные списки, — а Нинель уже привыкла к комфорту, к статусу, быть женой проклятьем заклейменного абстракциониста ей уж никак не улыбалось. Вот она его и погнала на Чернобыльскую атомную «людей труда» рисовать…

— Господи, почему — на Чернобыльскую?

— Эх, молодые люди! — Лысый уже топится от счастья, как живой кусок масла, он в своей стихии — гид по прошлому, где мы — туристы-иностранцы с раскрытыми ртами: — Ее же тогда как раз начали строить! Во всех газетах гремело, поэты аж захлебывались, так славили мирный атом над Припятью… Очень выигрышная была тема — с одной стороны, не вождей же все-таки рисуешь, люди труда, они и у Ван Гога были, — ну а заодно и демонстрируешь, что политику партии и правительства понимаешь правильно… Тогда, вы учтите, мало кто знал, это уже после аварии открылось — насколько небезопасным был тот проект, та атомная. И что Украинская академия наук, хоть какая была карманная, все же не дала согласие на ее строительство в таком густонаселенном районе, — да только Москве, извините за выражение, до задницы было согласие каких-то там хах-лов… Дали приказ — и пошла кампания, и все побежали за творческими командировками. И Матусевич туда же. Целый цикл навалял, реалистический уже, это была его первая официальная выставка… Некоторые цветовые решения там еще, правда, интересные попадались, в цвете он был силен, а от себя так сразу не убежишь, — но в целом грубовато было сляпано, такой уже явный соцреализм… Если бы тогда ему дали премию, это был бы для него скачок, — (для большей наглядности он показывает размашистым жестом), — сразу в дамки через всю шахматную доску, прямо в истеблишмент! — («Истеблишмент» приходится на мою нетронутую тарелку с остывшим телячьим филе, на которое он мимоходом бросает полный сожаления взгляд). — Нинель на это и рассчитывала — и небезосновательно. Тогда много карьер так делалось — после того как лучшие и талантливейшие ушли в андеграунд, как вот я, — (нет, это последнее мне послышалось, это уже алкоголь за меня домысливает…), — освободившиеся пустоты нужно же было чем-то заполнять. Ну, ясное дело, поперла наверх всякая шваль, началась эпоха бездарей, но, чтоб не сразу бросался в глаза перепад уровней, их понемногу разбавляли и вчерашними битыми-ругаными, из раскаявшихся, — только бы по линии КГБ были чисты… А те и радовались — тогда Брехт был в моде, помните, как у него Галилей говорит: лучше иметь руки грязные, чем пустые?.. Многие так думали: пускай, мол, немного запачкаюсь, зато получу возможность что-то сделать — в искусстве, в науке… А ничего не получилось, хе-хе!.. Все они, те, кто перешел из андеграунда в официоз, повторили судьбу Матусевича — и ничего путного так больше и не создали! С пустыми руками и остались, хе-хе…