Клаас мало, что понял. Говорят то ли на незнакомом немецком наречии, то ли на старонемецком. Речь идёт о каком-то Бальтазаре и Агнесс. Бальтазар будто хочет исцелить Агнесс, но вместо этого исцеляется сам. Связь прерывается. Клаас смотрит на принятый вызов: сердце сжимается от ужаса:

«28081502 — двадцать восьмое августа тысяча пятьсот второго года, ровно пятьсот четыре года тому назад!»

Перед глазами всё плывёт, ноги подкашиваются. Чтобы не свалиться в песок, которым посыпали землю вокруг храма, Эдик хватается рукой за стену. Пальцы скользнули в щель между камнями, острый край впился в кожу. Эдик рвёт руку, каменный блок сдвигается. Он с опаской смотрит на открывшуюся нишу. В глубине что-то металлическое. Клаас тянет ладонь и достаёт небольшой серебряный диск, наподобие крупной старинной монеты. На одной стороне его изображён крест и латинская надпись: «Fiat voluntas Tua» — «Да будет воля Твоя», а на другой — треугольник и надпись, значения которой Клаас не знает: «Ducunt fata volentem, nolentem trahunit».

Настораживает изображение треугольника. Клаас вынимает из сумки папку, чтобы сравнить. Точно такая же эмблема украшает титульный лист. Только в «документе», как называли бумагу члены ложи, не было латинской надписи.

«Das silbern Stück», — вспоминает но обрывок только что услышанного разговора. — «Серебряный кусочек».

«Значит этот Бальтазар проехал пол света, чтобы замуровать талисман в стену храма, — рассуждает Клаас, стараясь заглушить страх. — Таким образом, он надеялся исцелить свою возлюбленную, Агнесс, а исцелился сам, если я верно понял. Бред!»

Фантасмагория сгущается, как и тучи на небе. Эдик смотрит на часы. Только два. «Надо успеть до дождя», — он достаёт карту.

Некоторое время двигается в вместе с туристами к келье Симона Кананита, потом круто сворачивает в сторону. На небе разыгрывается представление: облака то вздымаются горными громадами, то опадают, закручиваются в воронку, в центре которой блистает влажное субтропическое солнце.

«Интересно, это все видят, или я один?»

Клаас, прибавляет шаг.

Вот он: резиновые сапоги выше колен, лиловый полиэтиленовый плащ с капюшоном, морщинистый лоб, седые волосы, собранные в хвост.

— Добрый день Эдуард Оскарович, — обращается к Клаасу «отшельник». — Надеюсь, сообщение с Вами?

Кажется, Эдика впервые в жизни назвали по имени и отчеству. Ни в армии, ни в университете, ни на работе, ни в милиции, ни разу его не назвали «Оскарович».

— Вы об этом? — Клаас отдаёт бумаги.

— Да, спасибо.

Отшельник принимается за чтение. Эдик разглядывает серое лицо в капюшоне. Оно отдалённо напоминает физиономию душевнобольного, который имел обыкновение по воскресеньям ходить взад и вперед вдоль мусорных баков возле дома Клааса, извергая обрывистые монологи.