Он тоже склонил голову. Посмотрел на ее руки и на свои — две длинные темные кисти и две белые, короткие, с обгрызенными ногтями.

Она, кажется, что-то сказала — Пол не разобрал.

— Мне ужасно жаль, что я убил вашего сына, — сказал он в трубку. Слова получились неузнаваемые, потому что в горле сухо, а дышать нечем. Пол скрестил руки на столе, ткнулся в них головой и понадеялся, что охрана не решит, будто он тут плачет. Он чуть-чуть плакал, но не о том речь.

А она ждала чего-то другого. Он сначала не знал чего, а потом догадался. Пристроил трубку на сгиб локтя и договорил:

— Я понимаю, что вы не сможете меня простить.

Простить. Не самое популярное слово в его лексиконе. Жажда прощения пропитала Пола насквозь; он алкал прощения, как некогда алкоголя.

Повисло долгое молчание.

— Забавно, — в конце концов сказала она, хотя Пол давным-давно не находил в этом мире ничегошеньки забавного. Он поднял голову; лицо у нее было невозмутимое. — Я об этом думала. — Она прямо как учительница — знает, что говорит, сразу видать. — В Библии написано: «Прощайте и прощены будете»[55]… а буддисты верят, что ненависть лишь умножает ненависть и страдания. А я… не знаю. Я знаю, что больше не хочу держаться за ненависть. Я не могу.

Она разглядывала лицо Пола, будто размышляла, мерзок он или нет. Если хочешь прощения, сообразил Пол, надо, выходит, и самому прощать. А он до сих пор кое-чего отцу не простил. В башке не укладывается, как простить отца.

— Томми учит меня каждый день, — продолжала она, и Пол чуть не грохнулся со стула. Томми ее учит? Что она несет? — Заставляет отпустить его, — пояснила она, — отдаться мгновению, здесь и сейчас. И в этом мгновении есть радость. Если у тебя получится.

Пол ушам не верил. Она сидит тут, болтает про то, как учится у мертвого сына, втирает ему, Полу, про радость. Полу! Может, он ее свел с ума — теперь на его совести еще и это.

— Как у тебя дела? — тихо спросила она. — Плохо?

Что она хочет услышать? Что дела у него плохо?

Что ничего, так себе?

— Как заслужил, наверно, — просто ответил он.

Она не возразила, но и не обрадовалась.

— Пиши мне, — сказала она. — Будешь мне писать? Я хочу знать, каково тут и как тебе живется. Я хочу знать правду.

— Ладно.

Даже если она спятила, подумал он, ей можно рассказать. Можно рассказать ей обо всем, что с ним тут творится, — обо всем, чего лучше не знать мамке.