— Я, кстати, видел младенца, — вспоминает Сет. — В одном из гробов. С матерью.

Оба уставляются на него в изумлении.

— Как такое вообще можно сделать? — поражается Томаш.

— Наверное, есть способы, — пожимает плечами Сет. — Но, в любом случае, они верили в будущее. — Он подается вперед, опираясь на стоящий перед ним гроб. — Сейчас расскажу.

Томаш ждет спокойно, а вот Реджина напрягается, словно готовясь к худшему.

— Вот, — продолжает Сет. — Я видел, как погибли вы оба. Не нарочно, но видел. — Он барабанит пальцами по гробу, отводя взгляд. — Так что, наверное, будет честно, если я расскажу про свою смерть.

И он начинает рассказывать.

Все без утайки.

До самого конца.

73

73

— К тебе гости, — коротко бросила мама в дверях его комнаты одним субботним утром. «Гудмунд», — подумал Сет. Сердце в груди подпрыгнуло так, что закружилась голова. Они не виделись с того самого вечера несколько недель назад, когда Гудмунд обещал, что они не потеряют друг друга из виду и что будущее ждет их, нужно только настроиться. Однако с тех пор мобильный Гудмунда — то ли конфискованный, то ли сменивший номер — не отвечал, как и все адреса его электронной почты. Хотя что стоит попросить телефон у кого-нибудь из новых одноклассников или завести себе поддельный ящик? В наши дни отрубить связь человеку невозможно. Но Гудмунд молчал. И вот сейчас… Сет вылетел из кровати и рванул на себя дверь… На пороге стоял Оуэн. — Привет, Сет, — сказал брат. Сет мягко отодвинул Оуэна с дороги: — Пусти. Ко мне… — Я сочинил песню для кларнета. — Оуэн, потом! Сет сбежал по лестнице и с горящими глазами вылетел в гостиную: — Гудмунд, черт, я уж и не думал… Он замер на полуслове. Это был не Гудмунд. — Эйч… Лицо обдало жаром, Сет почувствовал ползущий по шее предательский румянец. Однако к смущению примешивалась злость. Эйч с ним не разговаривал, в упор замечать не хотел с тех самых пор, как Моника разослала снимок. Волна издевательств в школе постепенно схлынула, но вокруг Сета словно минное поле образовалось, через которое никто даже при желании не смог бы к нему пробиться. Сет всегда знал, что Эйч у них самое слабое звено, что именно ему окажется невыносимо ассоциироваться с двумя парнями, которые, как выяснилось, чпокаются друг с другом. Но ведь он хороший? Сету казалось, что за всей этой клоунадой и дурацкими приколами скрывается нормальный, порядочный человек. И от этого бойкот ранил еще больнее. — Это не он, это я, — подтвердил Эйч, ссутулившийся на диване под той жуткой картиной Сетова дяди, которая его тоже пугала в более мелком возрасте. Даже куртку не снял. — Я его не видел. Они были в комнате одни. Мама исчезла незнамо куда, а отец, как всегда, стучал на кухне. Молчание затягивалось. — Если хочешь, я уйду, — наконец произнес Эйч. — Зачем пришел? — Я должен тебе кое-что сказать. Не знаю даже, надо ли… Но все-таки. — Все-таки что? — Все-таки, может, да. После секундного колебания Сет уселся в кресло напротив. — Мне было дерьмово, Эйч. — Знаю. — Я думал, ты мне друг. — Знаю… — Я ничего плохого тебе не сделал. Мы ничего плохого… — Ага, конечно. Вы нам врали. — Мы не врали. — Вы скрывали. Хотя и так видно было, если кто не слепой. — Что видно? — настороженно уточнил Сет. Эйч посмотрел ему в глаза: — Что ты его любил. Щеки снова вспыхнули, но Сет промолчал. Эйч начал вертеть в руках перчатки: — Ну, то есть я-то как раз не видел. Кретин потому что. Но если вспомнить и сопоставить… То все же очевидно. — И как я вам должен был объявить, спрашивается? Если вы вот так вот реагируете? — Мы не… — запротестовал Эйч, но тут же, оглянувшись, понизил голос. — Мы не поэтому. Я не потому себя так веду. — Ну, конечно. Эйч вздохнул: — Хорошо, и поэтому тоже, но больше всего не это бесит. Хотя мне, знаешь ли, тоже нелегко. Теперь все думают, что и я голубой. — Не думают. Ты сто лет с Моникой… — Ну-у-у… — протянул Эйч с каким-то странным видом. — Что? — Мы больше не встречаемся. Сет посмотрел удивленно: — Вообще-то и правильно. Это ведь ее рук дело. Если бы не она… — Сет, — перебил его Эйч. Сет замолчал. Как-то нехорошо засосало под ложечкой от тона, которым Эйч произнес его имя. — Что? — Ты никогда не задумывался, откуда у нее-то эти снимки? — В смысле? Эйч снова принялся теребить перчатки, комкать неловко в руках. — Думаешь, Гудмунд просто так, по забывчивости, телефон без присмотра оставил? Протупил, да? Наш-то вундеркинд? — пробормотал он. — Хочешь сказать… — Голос Сета оборвался, пришлось начать заново. — Хочешь сказать, он сам его дал Монике? Эйч помотал головой: — Нет, Сет, не то. — Тогда что? Эйч нехотя вздохнул поглубже: — Ты же помнишь, как она всегда заигрывала с Гудмундом? И он с ней в ответ? — Ну, да, Моника по нему страдала. — Сет заметил, как дернулся Эйч. — Прости, конечно, давай без обид, она была с тобой, и отлично, но ты же сам знаешь… — Да, — грустно кивнул Эйч. — Знаю. — Поэтому она так и поступила. Даже мне призналась. Узнала про меня с Гудмундом, заревновала, и вот… — Она узнала, потому что сама с ним спала. Фраза повисла в воздухе, словно написанная, казалось, ее можно прочитать. Можно, но глаза отказывались. — Что? — наконец выдавил Сет. — Она мне сказала. В итоге. Вчера вечером. — Он нахмурился. — Когда бросила меня. Сказала, что обнаружила снимки, когда ночью взяла телефон, чтобы сфотографировать их вдвоем. — Эйч совсем истерзал несчастные перчатки, вот-вот порвет. — И они, кажется, поссорились. И, типа, он сказал, что спит с ней только потому, что ей это нужно. Что она ему дорога как друг, и он не знает, как ей помочь, поэтому дает ей желаемое, потому что… — Эйч пожал плечами. — Потому что она этого желает. Вокруг все словно застыло. И словно никогда больше не оттает. Вечная стужа. И пустота. «Я не могу быть всем для кого-то, — сказал Гудмунд в тот последний вечер. — Даже для тебя, Сет». Самая большая ошибка Гудмунда. Что он не мог заменить кому-то весь мир. Но все равно пытался. — Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил наконец Сет. — Потому что это правда. И я думал… не знаю… — Эйч вздохнул. — Может, тебе теперь будет легче, что он уехал. — Нет. Совсем не легче. Эйч в волнении взъерошил волосы: — Черт, Сет, я рассказываю тебе, потому что… почему все должны терять всех сразу? Мы же дружили. Ну, накосячил кто-то. Не сказал то, что должен был сказать, и сделал то, чего не должен был делать, но, блин, людям же нужно. Я знаю. Нужно то-то и то-то, зачем — они сами не в курсе, просто нужно, и все. Мне, по большому счету, до лампочки, что она с ним спала. Гораздо страшнее то, что она меня бросила, потому что кто у меня теперь останется-то? Он посмотрел на Сета, и Сет увидел, какой он потерянный. — У меня было трое друзей, лучших друзей, а теперь что? Никого. Одни ушлепки, которые считают, что я наполовину голубой, и никак с этой темы не слезут. Сет медленно осел в кресле, внутри по-прежнему все рвалось в клочья. — Зачем ты пришел, Эйч? — Не знаю, — простонал в отчаянии Эйч. — Думал поделиться. Правдой. Говорю же, думал, тебя отпустит, если узнаешь. Сет молчал, глаза отказывались смотреть на Эйча. Тот подождал еще немного и, больше ничего от Сета не дождавшись, надел перчатки. — Похоже, он по-настоящему тебя любил, — выговорил Эйч. — По крайней мере, ей так показалось. На этом Эйч ушел. Входная дверь открылась и закрылась. Сет остался один. Через какое-то время — он не знал какое — Сет встал и поднялся по лестнице, едва отдавая себе отчет в том, что делает. Оуэн все так же ждал на пороге, сжимая в руках кларнет: — Послушаешь теперь мою песню? Улыбка до ушей, на голове кавардак. Сет прошел в комнату, даже не взглянув на него. — Я ее для тебя сочинил, потому что ты был совсем грустный. Оуэн поднес кларнет к губам и заиграл. Сет закрыл перед ним дверь. Это его не остановило. Неожиданно мелодичный проигрыш повторился несколько раз и довольно бегло, но Сет, не слыша ничего вокруг, просто сел на кровать. Внутри сплошная пустота. И странное спокойствие. Он сам не заметил, как начал уборку в комнате. Потом надел куртку. И отправился к океану.