– Да, – отозвался Джейми, закрывая и открывая шторку на окне, и поморщился. – А ты меня хорошо знаешь!

Он взял ее за руку, поднес ладонь к своему лицу и стал глубоко дышать, будто запястье Амины могло подействовать как успокоительное. Амина повернулась и посмотрела в окно на мелькающую все быстрее взлетную полосу, на выжженные просторы меса, остающиеся позади. Как глупо уезжать сразу после похорон!

– А что тут глупого? – спросила Санджи, когда накануне вечером они сидели на кухне и смотрели в окно на Камалу, оттиравшую плитку дорожки во дворе. – Нельзя пропускать открытие собственной выставки, глупышка! Тем более что ты вернешься через несколько дней. Горе никуда не денется, и мама твоя никуда не денется. Может, даже беспорядок никуда не денется, если эта чертовка не перестанет сводить нас с ума всеми известными ей способами!

Все терялись в догадках, почему уход Томаса вызвал у Камалы настоящий приступ любви к чистоте, но в последующие дни она бесчинствовала в комнатах и терроризировала своих родственников. Раджу и Чако пришлось выбить не менее двадцати ковров, Санджи – навести порядок в кладовке, а Бале достался холодильник. Все они жаловались Амине, что их, по выражению Санджи, принуждают к рабскому труду, однако на удивление выполняли все поручения хозяйки с радостью и занимали руки и голову работой. Сама же Камала ходила из комнаты в комнату, обозревая свои владения с фанатичным пристрастием тирана. По ночам она спала на кровати со стороны Томаса, вцепившись в диванную подушку, как в спасательный круг.

– Ну вот оно, да? – вздрогнул Джейми, когда самолет начал набирать скорость. – Сейчас все случится?

– Господи, ты что, никогда раньше не летал? – спросила Амина, беря его за стиснутый кулак.

За окном меса постепенно превращалась в бежевую полоску, их едва заметно вжало в сиденья, и самолет поднялся в воздух. Джейми побледнел, да и вообще выглядел нездорово. Он сидел с закрытыми глазами, пока самолет, набирая скорость, поворачивал на север.

Они пролетали над горами Сандия, над темными, черно-зелеными ущельями и скалами. Дорога лентой вилась вверх, к заснеженному хребту. Амина посмотрела на Альбукерке: солнечный свет отражался от черепичных крыш и бассейнов, по шоссе, словно деловитые муравьи, ползли машины. Она вдруг вообразила, как все это пропадает, исчезает, стирается с лица земли и вновь наступает 1968 год, когда город представлял собой лишь восемьдесят миль надежды где-то там, внизу, в порывах песчаной бури. Перед ее внутренним взором возникла Камала: она шла по летному полю навстречу новой жизни посреди пустыни, хрупкая фигурка, подгоняемая вперед лишь верой и ветром, несущим песок.