Скрученный листок бумаги, который продали ей Адам-и-Ева, завалялся в кармане куртки на целый год. Когда Нэнси все же вытащила его на свет, уже дома, ее озадачили и раздосадовали отштампованные на нем слова.
Дорога оказалась тяжела. Письмо из Мичигана вернулось нераспечатанным. Видимо, лечебницу уже расформировали. Но Нэнси узнала, как можно навести справки, и взялась за дело. Писала в официальные инстанции, направляла запросы во всевозможные архивы. Она не опускала руки. И отказывалась признать, что следы остыли.
А вот в том, что касалось Олли, она, вероятно, была готова это признать. Отправляя письмо на остров Техада, Нэнси так и надписала конверт: думала, этого будет достаточно, потому что жителей там – раз-два и обчелся, найти любого не составляет труда. Но письмо вернулось с единственной пометкой.
У нее не хватило духу вскрыть конверт и перечесть то, что сама же и написала. Явно хватив через край.
Мухи на подоконнике
Мухи на подоконнике
Она сидит у себя дома, на террасе, в старом кресле-качалке Уилфа. Спать не собирается. Стоит ясный день поздней осени, сегодня проходит финал Кубка Грея[52], и она должна была идти в гости, чтобы вместе со всей компанией посмотреть телетрансляцию игры. В последний момент она извинилась и сказала, что не придет. Знакомые уже начинают к этому привыкать; некоторые все еще повторяют, что беспокоятся о ней. Но когда она все же приходит, старые привычки и устремления дают о себе знать, и она невольно становится душой компании. После этого о ней какое-то время никто не беспокоится.
Дети выражают надежду, что она не станет с головой погружаться в прошлое.
Но сама она считает, что занимается, а точнее, хочет заняться, если успеет, кое-чем другим: не столько погрузиться в прошлое, сколько открыть его заново и рассмотреть повнимательней.
Она считает, что не спит, а просто переходит в другую комнату. Залитая солнцем веранда остается позади, сжимается до размеров темной прихожей. В замочной скважине торчит гостиничный ключ, какие, по ее убеждению, были прежде, хотя она никогда в жизни таких не видела.
Место неприглядное. Убогое пристанище для убогих путников. Верхний свет, стойка с парой проволочных вешалок, занавеска в розовый и желтый цветочек, которую можно задернуть, чтобы скрыть от глаз развешанную одежду. Цветастая материя призвана, вероятно, оживить обстановку нотками оптимизма или даже веселости, но почему-то оказывает противоположное воздействие.
На кровать падает Олли, причем так внезапно и тяжело, что пружины издают жалобный стон. Похоже, они с Тессой передвигаются на машине, и он бессменно сидит за рулем. Сегодня, в первый жаркий и пыльный весенний день, он совершенно вымотался. Тесса управлять автомобилем не умеет. Она шумно отпирает чемодан с костюмами и еще более шумно возится за тонкой перегородкой туалета. Когда она выходит, Олли притворяется спящим, но сквозь щелки век наблюдает, как она смотрится в рябое от дефектов амальгамы зеркало шифоньера. На ней длинная юбка из желтого атласа, черное болеро и черная шаль с розами и бахромой, свисающей примерно на две ладони. Костюмы придумывает она сама, не проявляя ни выдумки, ни вкуса. Щеки у нее теперь нарумянены, но остаются какими-то тусклыми. Волосы сколоты шпильками и залиты лаком, упрямые завитки превращены в черный шлем. Веки лиловые, вздернутые брови подведены черным. Два вороновых крыла. Веки тяжело опущены, словно в наказание блеклым глазам. И вся она будто бы придавлена своим нарядом, прической и гримом.