- Я, конечно, не какой-нибудь силач, - сказал Мориссон, - зато умею стрелять, и ружье у меня есть... Могу пригодиться. На следующий день Амели отправилась с управляющим в старый замок. Они поехали верхом на лошадях. Замок Сольдремон, находившийся всего в одном лье от усадьбы, был совсем заброшен. Буссардели понастроили в парке беседок, сельских домиков и даже маленький античный храм, прилепившийся к искусственному гроту, украшенному раковинами, но они не любили эти подлинные развалины, существовавшие до появления новых владельцев. Теодорина, несомненно, оценила бы их угрюмое очарование, этот старинный архитектурный стиль, ибо там кое-где сохранились каменная скульптура, готические розетки; но никто из семьи Буссарделей ни разу не сказал Теодорине, что ей стоило бы посмотреть на этот обломок средневековья. Словом, на холме, возвышавшемся над долиной, остатки замка Сольдремон, поросшие терновником и открытые всем ветрам, беспрепятственно продолжали разрушаться.

Предвидя, что здесь, быть может, придется спрятать лошадей, (Мориссон велел распахать площадку позади крепостного вала, чего снизу невозможно было бы увидеть; Амели одобрила все его распоряжения; подземелье с мощными сводами и толстыми опорными столбами прекрасно сохранилось, единственный выход из него легко было замаскировать брезентом. Мориссон ручался за конюха, которого решили поместить здесь, поручив ему стеречь, кормить лошадей и ухаживать за ними. На следующий же день, ночью, тайком от всех, лошадей перевели в Сольдремон. Дома Амели никому не стала объяснять, куда исчезли лошади, не отвечала на вопросы, которые ей задавали по этому поводу; впрочем, она уже пользовалась таким большим авторитетом, что никто не посмел настаивать. И дома, и даже в деревне предполагали, что она отдала всех лошадей в распоряжение французской армии; Амели без малейших угрызений совести оставила всех в этой уверенности: ради спасения семейного достояния она считала простительным свой молчаливый обман.

Не отказалась Амели от этой предосторожности и в дальнейшем, когда стало ясно, что пруссаки не дойдут до Гранси; лошадям было неплохо в Сольдремоне, и она сочла за благо оставить их там, поскольку война еще не кончилась. Ни освобождение в конце января города Вьерзона генералом Пурсе, ни полученные через месяц после того известия о мирных переговорах не заставили ее изменить свое решение. Она часто ездила с Мориссоном навестить коней, объясняя свои отлучки желанием покататься верхом или подстрелить двух-трех зайцев к обеду. Перебросив на руку шлейф амазонки, она спускалась в подземелье, осматривала лошадей, проверяла, хорошо ли они вычищены, расспрашивала конюха. Она знала толк в лошадях благодаря урокам, полученным некогда в Сен-Клу от тетушки Патрико и старого берейтора. Из суеверного, чисто женского чувства она считала эти инспекционные посещения развалин Сольдремона важнейшей своей обязанностью, хотя прекрасно знала, что никто из Буссарделей, за исключением, пожалуй, Викторена, не был лошадником и они не так уж дорожили своей конюшней. Но эти лошади стали для нее символом всего, что она охраняла. Вот придет время, она встретится со свекром, и как ей будет радостно передать ему имение в неприкосновенности, детей здоровыми и невредимыми, а всю конюшню в полной сохранности.