— Как что? Зелёную краску, — ответил я.

— Молодой человек, — он с осуждением покачал головой. — Вы воспринимаете искусство буквально. Так нельзя. Смотрите глубже. Туда, внутрь. Просто вглядитесь.

— И что же я должен увидеть?

Он недоумевающе вытаращился поверх очков:

— Неужели ничего?

— Ой, а я вижу: песочницу, детскую площадку и качели, — обрадовалась Настя.

— Это какая-то оптическая иллюзия? — глядя через её плечо и расфокусировав взгляд, я попытался разглядеть детскую площадку.

— Это не иллюзия. Это художественная передача ваших индивидуальных внутренних переживаний: эмоций и чувств, — с глубокой убежденностью в голосе проговорил художник. — Состояние, которое запечатлел здесь Гаврилович — называется счастье.

«Всё зеленое» – поистине бесценная картина. Должно быть вы какой-то особенный человек, если он счел нужным передать её именно вам. На данный момент творчество Гавриловича ещё недооценено, но это естественно. Люди просто не готовы к восприятию нетрадиционных форм в искусстве.

— Я, похоже, точно не готов, — я по-прежнему видел только зелёные мазки.

— Почему счастье зелёное? — спросила Настя.

— Ну как же? Зеленый цвет — это молодость, надежда и радость. Это любовь и вечное лето. Зеленый — цвет свободы и жизни, в конце концов. Во всяком случае, Гаврилович, ощущал счастье именно так, поэтому передал его в зеленом цвете.

— Тоска тоже зелёная, — зачем-то сказал я.

— Зря вы иронизируете. Акт творения приобщает нас к божественному, как ни одно другое действо. У Гавриловича был настоящий талант. А талант — это и счастье, и крест. Человек, наделенный талантом, не принадлежит себе, он рожден для высшего и большего, это его призвание и боль, — художник снял очки. — Просто берите её, а поймете всё потом.

Мы вышли на улицу. Настя несла картину перед глазами.

— Смотрю, смотрю и никак не могу на неё насмотреться. Как будто от неё и правда счастьем веет.

— Ты просто очень впечатлительная. Это как с приметами. Ты в них веришь, потому что тебе рассказали об этом. Если бы он не сказал, что это счастье, ты бы этого не чувствовала.

— Наверное, ты прав, — она отдала мне картину и я завернул её в тряпку. — Всё находится у нас в головах. Марков тоже так говорит. Но с другой стороны, это же здорово, если ты смотришь на картину, и тебе становится хорошо, пусть даже дело не в картине, а в тебе самом.

Я подержал картину то приближая, то удаляя.

— Знаешь, что я тут вижу? Я вижу море зелени у подножья Колеса обозрения. И футбольное поле, а ещё у мамы было платье похожего цвета, давно, до развода. И ещё почему-то занавески в старой комнате. Хотя они совсем не зеленые. Просто вспомнилось, как я их зелёнкой облил.