— Нет. Я раньше не видел. — Юзеф повернулся и пошел по дорожке, усыпанной гравием, тяжело переставляя ноги.

Полина Ерофеевна долго и бессмысленно вертела в руках извещение и вдруг вспомнила, что где-то уже видела эти имена, но где именно — не знала.

— Если это ошибка, то такая жестокая, — горько усмехнулась она, думая с глухой тоской о том, что завтра может потерять и этот кусочек земли.

«Нет, не может быть, — старалась она утешить себя. — Тут что-то другое».

Это «что-то другое» не давало спать ей всю ночь. Полина Ерофеевна снова и снова рассматривала фотографии сына, с которыми никогда и нигде не расставалась.

Вот он, голопузый, сидит в корыте, весело разбрызгивая пухлыми ручонками воду и показывая два первых зуба. А тут он уже верхом на коне рубит деревянной саблей воображаемого врага. Полина Ерофеевна перевертывает фотографию и читает: «Юрик помогает папе бить белогвардейцев».

— А папы тогда уже не было, — шепчет она, смахивая слезу. — Ничего ты еще не понимал, глупенок мой! — Муж ее погиб на Дальнем Востоке в борьбе с интервентами.

Полина Ерофеевна берет следующую фотографию. Довольный и гордый, залитый солнцем, морщит Юрик обсыпанный веснушками нос, ветер раздувает светлую челку, на груди пионерский галстук, а у ног плещется Черное море. Оттуда, из Артека, он приехал загорелый, выросший.

— Я обязательно повезу тебя к морю, мама. Представляешь: идет волна, огромная, больше нашего дома, налетит, на скалы — хлоп! И одни брызги, много, много! А какие там цветы, деревья! — и он говорил, говорил, захлебываясь от теснившихся в нем впечатлений.

Какие это были славные дни в ее жизни. «Обязательно повезу тебя к морю»… — повторяет слова Юрика Полина Ерофеевна и берет другую фотографию. Эта из Московского университета. И еще одна, последняя — с фронта. Уже не веселый беззаботный мальчик, а закаленный в боях воин глядел с нее. Похудевшее, возмужавшее лицо сына с сосредоточенным внимательным взглядом отцовых карих глаз, с волевыми очертаниями рта казалось каким-то незнакомым. Только нос, по-прежнему задорный и чуть веснушчатый, остался таким же детским.

После той фотографии долго не было писем. Она не обижалась на сына, зная, как тяжело им всем там на фронте, и терпеливо ждала. Но ожидание становилось с каждым днем все мучительнее, и Полина Ерофеевна обратилась в часть.

Через два месяца пришло извещение, которое днем она показывала Юзефу. Был тогда, она помнит, сырой мартовский день. Он, как выпавшее звено в цепи, разделил ее жизнь на две. Одна была здесь, в маленьком закарпатском городке, другая там — в большом уральском селе, где в стенах школы ее ежедневно ожидало сорок пар разноцветных глаз, где прошла вся ее молодость, любовь, где родился сын.