Полина Ерофеевна не могла оставить ни то, ни другое. Если бы можно было разделить себя на части! Сдавив виски ладонями, она ходила по комнате и в который раз успокаивала себя: «Не может быть, не может…»

Пусть и чужая могила, она не смогла бы отказаться от нее. Здесь все пропитано ее слезами. Она не могла бы жить и без лаконичных писем Юзефа: «Все в порядке, пани». Они связывали обе половины ее жизни в одно целое.

— Скорее бы утро, — Полина Ерофеевна и страшилась ошибки, и хотела знать, чью же могилу она так долго считала могилой сына.

— Разве можно себя так мучить? Посмотрите, голубушка, на кого вы похожи. Вероятно, старик не понял чего-нибудь, а вы так расстраиваетесь, — точно ребенка, уговаривала ее за завтраком пожилая учительница, которая принимала Полину Ерофеевну, как родную. — Выпейте горячего кофе. Он придает силы, бодрость — очень хорошее средство.

Старушка налила в стакан ароматный напиток и подвинула к ней. Потом заговорила, пытаясь отвлечь женщину от тяжких дум:

— Зря вы вчера не пошли на концерт. Сегодня обязательно пойдемте, я билеты достану. Это пока такая редкость в наших краях. Чудесные артисты! Я думала — муж и жена, а оказывается — сын и мать. Этот Ян Марек — совсем мальчик, а играет, как божественный Паганини!.. Их песня мира — исключительная вещь!

— Ян Марек?! — Полина Ерофеевна, не допив кофе, вышла из-за стола. Теперь она вспомнила, где видела имена, написанные на ленте венка: на афише, на огромной афише у клуба училища прикладного искусства, гласившей, что молодой чешский скрипач Ян Марек и солистка Пражской оперы Ева Марек дадут два концерта.

«Господи, да что же это такое! — Полина Ерофеевна начала лихорадочно одеваться, бессвязно повторяя: — Они! Они!»

— Куда вы? Еще рано, куда? — пробовала остановить ее старушка, но та уже выбежала из комнаты.

И вот, стоя у кладбищенских ворот, еле переводя дыхание, Полина Ерофеевна глядела на город, не замечая теперь его красоты.

«Держи себя в руках, держи», — приказывала она себе, но нервная дрожь била ее. Полина Ерофеевна медленно брела по знакомой дорожке к могиле сына и недалеко от нее внезапно остановилась. Противная слабость заставила ее прислониться к дереву.

В оградке у могилы разговаривали трое. Старый Юзеф что-то рассказывал еще совсем молодой красивой женщине в строгом черном платье и сером газовом шарфе. Рядом, с букетом белых цветов в руке стоял мальчик, белокурый и голубоглазый.

— Как хорошо, что вы нам все рассказали, — донесся голос женщины, низкий и приятный.

Юноша, увидев Полину Ерофеевну, что-то шепнул на ухо матери. Женщина порывисто обернулась. Ее лицо, смуглое, с тонкими правильными чертами, выражало тревогу. Особенно глаза. В них было все. Смятение и радость, немой вопрос и отчаяние, затаившееся где-то в их темной глубине.