Негляда составил технико-экономическое обоснование. Новый банк ему виделся как акционерное общество открытого типа. Именно здесь Негляда предвидел главное противление отцов учредителей «Кроны» как общества закрытого типа. Они просто не очень, вероятно, разбирались в специфике банковского дела. Их предстояло убедить. Конечно, Негляда их убедит — слишком уж грозно выглядела грядущая инфляция. И это, по мнению Негляды, лишь первые ласточки, то-то еще будет…
А пока вот он должен торчать в приемной и болтать с рыжим спаниелем Тишкой…
Сквозь сон вкрадчиво проникал сигнал дверного звонка. Опять Вася Целлулоидов забыл прихватить ключи? Нет, дважды свои промахи Вася не совершает — вчера он час ждал на улице, пока Чингиз вернется из поликлиники…
Звонок повторился. Нет, это не Целлулоидов.
Чингиз вылез из постели, сунул ноги в шдепанцы и, подойдя к двери, откинул щеколду — он считал ниже своего достоинства спрашивать, кто стоит за дверью, кавказский человек рад гостю…
— Ушел в подполье? — проговорила Татьяна, едва открылась дверь. — И от бабушки ушел, и от дедушки ушел, колобок ты мой.
Чингиз угрюмо молчал. Сколько раз он мысленно подбирал подходящие к такому случаю слова. И, как назло, все вылетели из головы, точно вспугнутые птицы.
— Почему в подполье, — бормотал он, следуя за Татьяной в глубину квартиры. — Снял крышу на год. Живу.
— У меня тебе было плохо.
Татьяна оглядела просторную комнату, решая, куда поставить сумку с продуктами.
— Ты бы сняла пальто, — нехотя предложил Чингиз.
Освобождаясь от верхней одежды, Татьяна мельком взглянула на Чингиза, но промолчала. Лицо Чингиза с впалыми, плохо выбритыми щеками казалось изнуренным.
— Лежал в травме десять дней, в Москве. За науку платил — нечего лезть в политику. Наше дело тихое, коммерческое, — произнес Чингиз.
— Тихое, тихое… Такое тихое, что тебя не видно и не слышно, — усмехнулась Татьяна и поведала, как, разузнав в «Кроне» телефон, позвонила, разговаривала с какой-то женщиной, судя по голосу, немолодой. Женщина дала адрес этой квартиры…
— Разыскиваешь, значит. Ну, проходи в комнату, раз нашла, — посторонился Чингиз, пропуская гостью.
Дневной свет окна упал на ее лицо, проявляя непривычно припухлые губы, бледные пятна на лбу и щеках. Да и в облике ее что-то изменилось, отяжелело, казалось, что Татьяна собирается присесть и выпрямляется, борясь с этим желанием.
— Где у тебя тарелки? Я принесла миноги и копченую рыбу. Ты ведь любишь миноги. Под пиво, — Татьяна извлекла из сумки бутылку пива, оглянулась, разыскивая шкаф с посудой. У стены стояли мужские ботинки. Чингиз не носил ботинки и не любил их. — Ты здесь живешь не один?